вперед ван Хедмер, и глаза Конверса сразу же обратились к этому сильному лицу с нахмуренными бровями и сердитыми желваками под кожей.
– Вы обращаетесь к одному из моих ближайших коллег, сэр, – сказал ван Хедмер с явным осуждением в голосе. Затем умолк на мгновение, и по его тонкому, с точеными чертами лицу пробежала улыбка. – Даже я не смог бы подобрать лучших слов. Очень рад с вами познакомиться, молодой человек. – Африканер протянул Джоэлу руку, которую тот и пожал под раскаты хохота.
– Меня оскорбляют! – воскликнул Абрахамс, высоко подняв брови и кивая с шутливой укоризной. – И кто? Болтуны! Честно скажу вам, мистер Конверс, они соглашаются с вами только потому, что ни один из них уже четверть века не видел женщины. Конечно, они будут говорить вам другое – и другие тоже будут говорить другое, – но, поверьте мне, они нанимают шлюх только для того, чтобы играть с ними в карты, а еще для того, чтобы те читали им в их заросшие волосами уши всякие истории. И все для того, чтобы обмануть старых друзей. – Хохот стал еще громче, израильтянин под общий смех шагнул к Джоэлу, наклонился к нему и продолжил театральным шепотом: – Но я, верьте мне, нанимаю шлюх, чтобы они говорили мне правду, пока я долбаю их. Так вот, они говорят мне, что эти болтуны уже к девяти часам начинают клевать носом и требовать теплого молочка.
– Мой дорогой сабра, – сказал Ляйфхельм сквозь смех, – вы слишком увлекаетесь своей романтизированной биографией.
– Теперь вы понимаете, что я имею в виду, Конверс? – спросил Абрахамс, разводя руками и пожимая толстыми плечами. – Вы только послушайте! «Слишком увлекаетесь»!.. Теперь вы понимаете, почему немцы проиграли войну? Вечно они говорили о «блицкриге», об «ангриффе», но в действительности просто трепались – трепались! – а что было дальше, вы знаете.
– Им нужно было назначить командующим вас, Хаим, – весело сказал Бертольдье. – Вы бы изменили свою фамилию, объявили евреями Роммеля и фон Рундштедта и начали воевать на два фронта.
– Но верховное командование сделало еще хуже, – подхватил израильтянин.
– Хотя, – продолжал француз, – вы бы едва ли на этом остановились. Гитлер был отличным оратором, вы – тоже. Возможно, вы и его объявили бы евреем, а сами двинулись в канцлеры.
– О, я знаю из очень верных источников, что он таки был евреем, правда, из очень плохой семьи. Даже среди нас встречаются такие, но, конечно, все они – из Европы.
Раздавшийся взрыв хохота начал быстро стихать. Джоэл понял намек.
– Иногда я говорю слишком откровенно, генерал, – проговорил он, обращаясь к израильтянину. – Пора бы мне уже отучиться от этого, но, поверьте, я не хотел сказать ничего дурного. Я совершенно искренне восхищаюсь тем, как вы ясно заявляете о своей позиции и отстаиваете свою политику.
– Именно это нам и предстоит обсудить, – сказал Эрих Ляйфхельм, завладев всеобщим вниманием. – Позиции, политику и, если угодно, общую философскую концепцию. Мы постараемся не касаться деталей, хотя кое-что нам все-таки не обойти. Однако главное – это подход к самым общим проблемам. Прошу вас, мистер Конверс, садитесь. Давайте начнем наше совещание, первое, как я полагаю, из многих.
Контр-адмирал Хикмен медленно опустил выписки на стол и отсутствующим взглядом уставился поверх лежащих на столе ног в широкое окно с видом на океан и серое небо над ним. Он скрестил руки на груди, опустил голову и поморщился – эти движения соответствовали его мыслям. Сейчас он был так же удивлен, как и тогда, когда впервые ознакомился с содержанием выписок, и так же, как и тогда, был уверен, что сделанные Ремингтоном выводы били мимо цели. Юрист слишком молод, чтобы разобраться в событиях тех лет. Да, собственно, никто из тех, кто там не был, не мог их по-настоящему понять, и все же их понимали слишком многие: отсюда и «флажок». Однако теперь, восемнадцать лет спустя, подходить к Конверсу с тогдашними мерками тоже казалось бессмыслицей. Вроде эксгумации трупа умершего от лихорадки, не важно, живая у него оболочка или нет. Что-то здесь было еще.
Хикмен посмотрел на часы и снял ноги со стола. Сейчас в Норфолке пятнадцать часов десять минут по местному времени. Он потянулся к телефонному аппарату.
– Хэлло, Брайан, – сказал контр-адмирал Скэнлон из Пятого округа. – Я как раз собирался поблагодарить базу Сан-Диего за помощь в этом деле.
– Базу Сан-Диего? – переспросил Хикмен, удивленный тем, как ловко замолчали участие Госдепартамента.
– Ладно, генерал, вас лично. Так что, Хикки, считайте меня своим должником.
– Начните с того, что забудьте эту кличку.
– Как можно забыть наши хоккейные матчи? Вы появляетесь на льду, и все кадеты орут: «Хикки! Хикки!»
– Я уже могу открыть уши?
– Я просто хочу поблагодарить тебя, парень.
– Вот только никак не пойму, за что именно? Вы прочли эти листочки?
– Естественно.
– И что там такого, черт побери?
– Видите ли, – осторожно начал Скэнлон, – я всего лишь бегло просмотрел их. У меня был ужасный день, и, честно говоря, я, почти не глядя, передал их дальше. А что
– Что я думаю? Да там ровным счетом ничего нет. О, конечно, мы держим «флажки» на таких делах, как это, но только потому, что в то время Белый дом опустил крышку на всю официально зафиксированную критику, и мы все подчинились. Да и нам тогда эта ругань надоела до тошноты. Но в этих протоколах нет ничего такого, о чем бы не говорилось ранее или что представляло бы хоть малейший интерес для кого- нибудь, кроме военных историков, и то лет через сто.
– Видите ли… – все так же осторожно повторил Скэнлон, – этот Конверс весьма резко отзывался о командующем Сайгоном.
– О Бешеном Маркусе? Господи, на конференции, когда разбирался токийский инцидент, я говорил о генерале кое-что и похуже, а мой начальник наговорил раз в десять больше моего. Мы высаживали по всему побережью мальчишек, которые годились только на то, чтобы поваляться денек на пляже. Ничего не могу понять. И вы, и мой пескарь-законник твердите одно и то же, а я думаю, что это все – труха, дела, давно похороненные. Бешеный Маркус – ископаемое.
– Ваш – кто?
– Мой юрист Ремингтон. Я говорил вам о нем.
– Ах да, «бумажный червь».
– Он тоже стоит на Сайгоне. «Вот оно, – сказал он. – Дело в этих замечаниях. Это – Делавейн». Он слишком молод и не знает, что Делавейн был тогда излюбленной мишенью для каждой антивоенной группировки в стране. Черт побери, мы же сами дали ему прозвище Бешеный Маркус. Нет, дело здесь не в Делавейне, в чем-то еще. Может, это связано с теми побегами, особенно с последним побегом Конверса? Не исключено также, что всплыли какие-то детали, о которых мы не знаем.
– Видите ли… – в третий раз повторил адмирал в Норфолке – на этот раз более уверенно, – в том, что вы говорите, возможно, кое-что есть, но все это нас не интересует. Послушайте, буду с вами откровенен. Мне неловко об этом говорить – не хочется, чтобы вы думали, что проделали зря такую уйму работы, – но мне сказали, что этот запрос вообще был сделан по ошибке.
– Да? – удивился Хикмен и стал вслушиваться очень внимательно. – А что же произошло?
– Оказалось, это – не тот человек. По-видимому, какой-то слишком ретивый младший офицер разыскивал чье-то дело – того же периода и примерно того же содержания, наткнулся на «флажок» и сделал целый ряд неправильных выводов. Надеюсь, что он получит хороший разгон на летучке.
– И из-за этого весь шум-гам? – спросил адмирал из Сан-Диего, стараясь не выдать своего изумления.
– Так нам это объяснили. И что бы там ни думал ваш главный юрист, к нам это не имеет никакого отношения.
Хикмен не верил собственным ушам. Скэнлон не упомянул о Государственном департаменте. Он ничего не знал об этом! Но он изо всех сил старался уйти подальше от Конверса с его «флажком» и явно лгал насчет того, что ему что-то сказали. Госдепартамент действовал по-тихому – возможно, через
