— Без четверти час меня повезли на пост. Остановились мы метрах в ста от борта. Прапор, разводящий, из кабины вылез и по тенту стучит. Это такой сигнал, мол, давай вылазь. Пошли мы к самолету, а около него никого не видно. «Что за черт? — ругается прапорщик. — Куда это хохол подевался? Неужели где-нибудь дрыхнет?» Подошли мы к борту поближе. Нет никого. Обошли самолет кругом. Тихо. Прапор уже решил в караул звонить. Но в это время из темноты потерявшийся хохол выруливает. Прапор на него налетел: «Где ты шляешься, морда? Да я тебя под трибунал отдам!» — кричит. А хохол ко мне: «Закурить есть?» — спрашивает. Я свою заначку из-под панамы достаю и ему протягиваю. Смотрю, у него руки дрожат. «Небось, последняя?» — спрашивает. Я говорю: «Да фиг с ней!» В это время прапор видит, что с хохлом что-то не то происходит, и мне говорит: «Заначку спрячь! Потом выкуришь». А сам из кармана свои достает и нам предлагает. Хохол пару раз затянулся — и нет сигареты. Прапорщик его спрашивает: что, мол, случилось? А тот головой в сторону борта кивает и говорит: «Ребята-то никак не успокоятся…» Мы с прапором переглянулись. Ничего понять не можем. А хохол продолжает: «Один мать все время зовет. Другой стонет».
— В самолете, что ли? — не поверил я своим ушам.
— В том-то и дело, что в самолете, — ответил Дятлов.
— И что дальше? — не выдержал я.
— А что дальше?… Я стоять на этом посту отказался. Как прапорщик ни ругался, но заставить меня не смог. Потом вызвали летунов. Тех самых, что с бортом прибыли. Наш особист приехал и начальник караула. Летуны, когда их в курс дела ввели, как-то странно на хохла посмотрели. А один из них и говорит: «Ты парень, в своем ли уме? Там же ни одного целого нет. Руки, ноги да головы. Все, что после нападения на танковую колонну собрать удалось».
Договорить Дятлов не успел. Из подъехавшего УАЗа вылезли майор Галкин и капитан Стриж. Подошли остальные, и мы стали готовиться к погрузке в самолет.
Я неотрывно смотрел на убегающую назад полосу дороги. В этом было что-то магическое. Снежные завихрения толстыми змеями скользили за громыхающим грузовиком, норовя укусить его за колеса. ГАЗ-66 бросало на обледенелых ухабах так, что мы дружно подпрыгивали на лавках. Снова повалил снег. И снова все пропало: и пушистые, отягощенные снежным покровом ели вдоль дороги, и серое зимнее небо. Я осмотрелся. Большинство наших спали. Бодрствовали я, Галкин и Дятлов. Дятлов что-то выстругивал из бог весть как попавшего к нему сучка. И каждый раз, когда нас подкидывало, тихо матерился. Галкин из-под полуприкрытых век незаметно наблюдал за старшиной и улыбался приступам его раздражительности. Когда мы въехали в село, начинало смеркаться. Машина остановилась у солидного одноэтажного дома с выкрашенным в лазоревый цвет крыльцом. Перед ним орудовал совковой лопатой мужик. В тот же миг дверь в доме распахнулась, и на крыльцо вышли три женщины. Самой молодой из них на вид было не больше двадцати. Мы споро выгрузились и, следуя приглашениям женщин, прошли в дом. Мужик с лопатой подозрительно вглядывался в наши лица, когда мы проходили мимо. Он был явно не в духе. И, как мне показалось, его недовольство заключалось не только в том, что ему помешали работать. Хозяин дома, а это был именно он, не очень-то жаловал мужчин. Однако об этом нам стало известно позже. Хозяйка, Катерина Васильевна, была на удивление расторопной женщиной и успевала буквально везде. Казалось, она только что стаскивала полушубок с одного гостя, а в следующий момент уже разливала дымящиеся щи по тарелкам. Две другие женщины ей успешно во всем помогали. Когда все наконец-то расселись за длинным обеденным столом, Майор Галкин коротко нас представил. Странно-птичьи фамилии нашего коллектива, за исключением моей нерусской, очень удивили женщин. Однако у них хватило такта не задавать лишних вопросов. Через несколько минут появился хозяин и занял место на сундуке в прихожей.
— Что же ты, Николай, там-то сел? Будто и не хозяин вовсе! — удивилась Катерина Васильевна.
Он встал и, протиснувшись между сидящими и стеной, занял свое место во главе стола. Правда, сделал это как-то неловко.
Галкин тем временем вынул из-под стола бутылку водки. Глаза Николая заблестели. И всем стало понятно, что отношения с хозяином начинают потихоньку налаживаться.
— Ну, давайте, Николай, за встречу, за знакомство! Ну и за то, чтобы мы поскорее сделали свое дело и убрались подобру и поздорову.
— Это че, одна на всех, что ли? — невежливо поинтересовался тот.
— Ну почему же! — удивился майор. — Это только нам с вами. И вот еще хозяйке, ежели она пожелает. — При этих словах Катерина Васильевна только махнула рукой. — А мои спутники не пьют.
— Болеют, что ли? — покосился на нас хозяин дома.
— Так точно, — подмигивая нам, согласился с ним Галкин. — Желудки у них больные.
— Мой отец колдуном был, — рассказывала Полина Сергеевна. Она и Варя, ее двадцатилетняя дочь, вот уже три дня были вынуждены гостить у Катерины Васильевны. — Но колдуном добрым. Никому в помощи не отказывал. Заболевшую скотину лечил. С людей порчу снимал. Уважали его в деревне шибко. К нему даже из города приезжали. — Рассказывая это, женщина беспрестанно теребила белый носовой платок. — Жил он один. Моя мать давно померла. И вот неделю назад нам позвонила Катерина, — она кивнула на хозяйку дома, — и сообщила, что отцу стало плохо. У него в доме телефона-то отродясь не было.
— Вот я и говорю, приезжай, мол, Сергеевна, быстрее, а то отца своего живым, может, и не увидишь больше, — без предупреждения ввязалась в разговор хозяйка.
— Да, — подтвердила Полина Сергеевна и продолжала: — Мы с дочерью вот собрались и приехали.
— А вы, простите, с дочерью в городе живете? — улучив момент, спросил майор Галкин.
— Да, да… — видно ее этот вопрос несколько сбил с толку, и она еще сильнее затеребила платок.
— Вы уж меня простите, Полина Сергеевна, — догадался о своей ошибке майор, — нам все детали важны. Поэтому, если вы не будете возражать, я стану вам по ходу беседы задавать вопросы.
— Нет, нет, что вы, конечно спрашивайте, — снова ухватилась за нить повествования женщина. — Да, мы с дочерью из города приехали. Когда мы в дом зашли и когда я отца своего увидела, сразу поняла, не жилец он больше на этом свете. Он лежал в большой комнате на своей старинной кровати. Его лицо почернело, а сам он как-то вытянулся весь. Мне показалось, длинней стал. И вот еще…
Однако дочь Варя не дала ей договорить:
— Мама, да перестань ты! С кроватью все это тебе просто показалось!
— Простите, — тут же вмешался Галкин, — что произошло с кроватью? — И потом обратился к девушке: — Варя, для нас необходимо знать все детали. Пусть даже самые маленькие или кажущиеся вам невероятными. Только в этом случае можно будет рассчитывать на положительные результаты нашей работы. Продолжайте пожалуйста, Полина Сергеевна. Что же там еще было?
— Понимаете, мне показалось, что его кровать тоже сантиметров на тридцать длиннее стала…
После этих слов в комнате стало тихо.
— Кровать стала длиннее, — повторил ее слова Галкин.
Было заметно, что такого поворота дела он не ожидал.
— Я думаю, что не меньше чем на тридцать сантиметров, — подтвердила женщина.
Варвара хохотнула.
— Тридцать сантиметров, Полина Сергеевна, это немало, — задумчиво произнес майор.
— Я знаю, — согласилась она, — но простите, что же я могу сделать, если мне…
— Нет, нет, — взял себя в руки Галкин, — тридцать сантиметров — это нормально! Продолжайте!
— Нормально, да? — видимо не ожидая такой реакции сконфуженно спросила она. Затем она перевела свой взгляд на остальных, словно искала дополнительной поддержки.
— Это совершенно нормально, Полина Сергеевна! — в первый раз за весь вечер подал голос капитан Стриж. Они с Галкиным обменялись понимающими взглядами.
Женщина пожала плечами и продолжала:
— Как только мой отец увидел Варю, он словно ожил. Его было потухшие глаза засветились радостным блеском, и он поманил мою дочь к себе, но я ее удержала.
— Почему? — поинтересовался Галкин.
— Ну, как же? — удивилась рассказчица. — Я ведь сказала, что он колдуном был. А все колдуны и ведьмы перед смертью стараются обзавестись учениками. Так сказать, заботятся, чтобы их знания не пропали даром. Потому как если они этого не сделают, то их ожидает жуткая, мучительная смерть. А
