Уже второй мужчина предлагал заняться дверцами шкафа. Бет была бы очень рада, если бы ему удалось затянуть болты.
Войдя в дом, Пауль одобрительно заметил:
– Вы придали комнатам вполне жилой вид. Это было нелегко сделать. Наверное, у себя в Шотландии вы привыкли к другой обстановке?
– Меня не пугает простота, даже если она граничит с примитивностью, – сказала Бет.
Бет говорила искренне. Живое дерево и старые камни, мягкие тона красок приходились ей по вкусу. Ей нравились округлые формы ручек шкафов, темное мерцание деревянной коробки для соли на стене, потрескивание горящих в печке дров, когда она грела воду или готовила еду. Даже то, что туалет находился вне дома, не вызывало особых возражений, ибо в Шотландии, даже в Эдинбурге, часто можно было встретить такое же расположение необходимых удобств. Ничто не нарушало душевного равновесия Бет, кроме той странной и необъяснимой атмосферы, которой, казалось, был пропитан весь дом и которую она не могла ни понять, ни уловить. Этот таинственный дух витал не только во тьме чердака, но и в комнатах.
– Значит, если не считать шкафа, который открывается сам, остальное вас устраивает?
Бет почувствовала на себе испытующий взгляд Рингстада, и ей стало неуютно. Что у него на уме? Он следил за ней? Понял, что дом стал действовать ей на нервы? Но нет, этого она ему не покажет никогда! Она склонилась над ящиком, делая вид, что пытается аккуратно сложить белье после того, как в спешке выхватывала простыню для фру Сандвиг.
– Я вполне справлюсь, – ответила она уклончиво. – Здесь никто не мешает заниматься работой, а это основная цель моего пребывания.
– А отдыхать вам тоже ничто не мешает?
Да, он намеренно издевался над ней.
– Ничто не мешает, – ответила она искренне, потому что за день так уставала, что спала как убитая.
Пауль занялся болтами дверок.
– Рад это слышать. Уверен, что вам уже рассказали обо всем, что связано с этим домом.
– Рассказали, – сухо ответила Бет. – Говорят, что никто здесь не выдерживает. Вы ожидали, что уже не застанете меня, когда возвращались домой сегодня?
Он захлопнул дверцы и прижал их, встав спиной к шкафу. Сложив на груди руки, он ответил с издевкой, словно снова потешался над ней:
– Только не вас, Бет! Других смертных – возможно, но не вас с вашими железными нервами.
И тут она больше не могла сдержаться:
– Я прекрасно знаю, что вам очень хочется видеть меня напуганной до смерти! Вы жаждете посмотреть, как я в панике побегу из этого дома, вообще из Тордендаля. Поэтому вы с такой готовностью предложили мне занять этот дом. Вы надеялись, что я забуду, как говорила, будто ничто в Тордендале не может испугать меня. Вы пошутили глупо и неудачно! – Она стукнула кулаком по комоду. – А я повторяю снова, что ничто не заставит меня уехать раньше, чем я сделаю всю работу. Ни этот страшный дом, ни его скрипящие доски, ни стоны, ни открывающиеся двери. Ни дьявольская сила Торденгорна. Никто и ничто не заставит меня бежать из Тордендаля!
Она, вся дрожа, повернулась к нему спиной. Он заставил ее выйти из себя, потому что нервы ее были натянуты и оголены. Теперь он, конечно, догадается, что старый дом действительно страшит ее, и его издевательствам не будет конца. Если он засмеется, она ударит его. Она не сможет сдержать гнева и вынести унижения.
Но он не смеялся. Бет так напряженно вслушивалась в тишину, что до нее долетел шелест шелковой подкладки его сюртука, когда он нагнулся, подобрал веревку и скрутил ею ручки на дверцах шкафа.
– Я прикажу закрепить болты клиньями. Больше здесь ничего не нужно делать. Тогда двери не будут причинять беспокойства.
Бет кивнула, понемногу овладевая собой:
– Я пока могу остаться или срок моего пребывания ограничен?
Он удивился:
– Совершенно никаких сроков…
– Тогда я хотела бы прожить здесь до следующего лета. Каждое время года даст мне возможность собрать богатый материал для отдельной книги о флоре Норвегии.
– Что же вы будете делать зимой?
– Обрабатывать наброски и предварительные зарисовки.
– Понятно. Тогда оставайтесь.
Он все еще не уходил.
– Вам следовало родиться в Холстейнгаарде. Не Анне или Зигрид и не моей дорогой Джине.
Ей показалось, что он говорит о Джине так, словно она мертва уже восемнадцать лет, а не восемнадцать месяцев – столь спокойно и отрешенно звучал его голос. В нем слышались нотки светлой тоски, а не горькой утраты при страшных обстоятельствах. Но следовало ли этому удивляться, зная, что он нашел утешение в объятиях Анны? Бет снова почувствовала приступ негодования, ей хотелось, чтобы он ушел. И в то же время его слова заинтересовали ее.
– Почему именно мне следовало родиться в доме моей матери?
В его глазах Бет прочла одновременно и одобрение, и осуждение:
