Софрона.
— День добрый, молодые люди. — Акулов сел в машину и хлопнул дверью.
— Хай! — отозвался сзади крепыш.
— Здравствуйте, — серьёзным голосом, в котором хоть и чуть-чуть, но всё-таки проскальзывало напряжение, поприветствовал опера Алик.
Он и стал говорить, в то время как Шурик только щёлкал резинкой и вставлял иногда дурацкие междометия, чем здорово раздражал Андрея.
Разговор получился коротким.
— Мы слышали о вашей проблеме. Лаки просила помочь, да мы бы и без её просьбы собрались… Не знаю, правда, насколько то, что я могу рассказать, окажется важным. Мы с другом часто бываем в «Позолоченном ливере»…
— В «Ливере»?
— Да, так называют этот клуб в нашей компании.
В зеркале Андрей увидел, как Шурик, подтверждая правоту своего старшего компаньона, надул из жвачки пузырь. Пахнуло земляничным ароматом.
— С девчонками из «Сюрприза» мы были знакомы. Не так чтобы сильно дружили, но разговаривать приходилось. Особенно с Анжеликой. У неё как-то были небольшие проблемы, в которых мы ей помогли. А потом, недели три назад, у нас был один разговор. Мы в сауне сидели. Сначала я подумал, что она по пьяни проговорилась. А теперь понимаю, что она просто боялась и хотела как бы подстраховаться.
— В чём же заключалась эта страховка?
— Ну типа, мы знаем, с кого спросить, если её мочканут.
— Понятно. И с кого надо спрашивать?
Алик удручённо развёл длинные, как оглобли, руки.
— Самого главного она не сказала. Анжелка хотела какого-то папика растрясти на солидные бабки. Знала про него что-то такое, чего никому знать не положено. Ну и решила, дура, что он будет платить за молчание. Видать, он и заплатил.
— Может, она хотя бы намекнула, кто этот человек и что она о нём знает? Это какая-то новая история или что-то из прошлого?
Алик повторил жест. Его напарник щёлкнул резинкой.
— Мы бы и сами с ним разобрались… Но, короче, есть один ход. Она написала все на бумаге. Типа, завещание составила. Я говорил, что надо в банк положить, там есть такие маленькие сейфы. А она чего-то зажалась, деньгу стала считать. Типа, невыгодно получается. Ну и решила по-своему. А что? Тоже неплохо. Она этот приём в книжке прочитала какой-то. Заказным письмом стала это себе посылать. Как только получит, сразу в новый конверт — и обратно. Мне понравилось…
— Она получала письмо «до востребования» или абонировала свой ящик?
— Я не знаю…
— А в каком почтовом отделении?
— Которое ближе к дому, наверное. Но конкретно она не говорила.
— Поехали…
На то, чтобы изъять в почтовом отделении письмо, ушёл почти целый день.
Была половина шестого, когда Акулов вошёл в кабинет, ухмыльнулся и положил вскрытый конверт на стол перед Волгиным:
— Читай.
— Интересно?
— Противно.
В конверте лежали три листа формата А-4. Один был чистый, два других покрывали рукописные строчки. В начале текста стояли дата: 01 августа, и время — 17.00.
— На почте её хорошо помнят. Говорят, она почти два года получала такие письма. Иногда случались перерывы на месяц или пару недель. Представляешь, скольких мужиков она выдоила? Ладно, читай, не буду мешать…
Волгин управился быстро. Закончив, аккуратно сложил бумаги обратно в конверт.
— Ну и как?
— Противно. Но ничего удивительного.
— Позвони «наружникам», узнай, где сейчас Миша. По-моему, пришло время его использовать. А то он у нас что-то расслабился.
Сергей связался с главком, задал вопрос и молча выслушал информацию. Положил трубку:
— Угадай, что он делает.
— Проститутку снимает?
— Мимо. Непосредственно в данный момент он занят тем, что выбрасывает на помойку игрушки Каролины.
Сперва Акулов, а потом Волгин посмотрели на сейф, где сидел печальный беленький зайчик. Странно, но «гестапо» не проявило к нему интереса. Не спросило, почему зверёк находится в служебном кабинете, и не растоптало.
— Поехали. — Акулов поднялся. — Я знаю, что ему сказать.
Михаила пришлось уговаривать долго. Сначала — поехать в милицию, потом — позвонить.
— Да на фига мне это нужно? — отбрыкивался поэт и отталкивал телефон.
— Отомстить за Каролину не хочешь? — Акулов снова придвигал аппарат и продолжал терпеливо увещевать.
Сдержаться стоило ему больших сил. Было понятно, что Михаил не выдержит грубого наезда, испугается и выполнит требуемое, но такой подход не годился: рифмоплёт должен был говорить естественно, так, чтобы в голосе слышалась алчность, а не мешались принуждение и страх.
— Месть грешна. — Миша отвёл взгляд.
— Зато благородна. — Акулов пересел так, чтобы они снова повстречались глазами. — Я не понимаю, ты что, боишься?
— Чего мне боя… Да, боюсь, а что тут такого? Вам хорошо, вас не тронут!
— Тебя день и ночь будут охранять наши люди. А откажешься помогать — я отзову охрану. Каково тебе будет тогда? Про тебя ведь и без всякого звонка могут подумать, что ты много знаешь. Так что давай соглашайся. В первую очередь, ты заботишься о себе и мстишь за Каролину.
Акулов положил около телефона листок с приготовленным заранее текстом, который Михаилу надлежало озвучить.
Поэт взглянул на первые строки. Нахмурился:
— Это слово здесь не годится.
— Можешь заменить своим. Главное — общий смысл.
Михаил покусал губы, что-то в уме подсчитал. Заявил:
— Мне не на что жить!
Прозвучало это так, будто Акулов и Волгин спёрли у него кошелёк с последним червонцем.
— В газетах писали, что вы платите тем, кто вам помогает.
— Конечно! Как позвонишь, я сразу отведу тебя в бухгалтерию.
— Мне много не надо.
— Много и не получишь. Паспорт с собой?
— Остался у следователя.
— Ничего, я буду рядом. Мне поверят. Звони!
— Сначала дайте перекурить… Спасибо! Можно я возьму парочку? Спасибо… Уф! Вы не представляете, как мне тяжело!
— Представляю. Однажды я сам был в твоей роли, только мне пришлось говорить по-немецки. А я в нём ни бельмеса! Текст написали, но трубку взял не тот человек, и пришлось импровизировать. Он меня что-то спрашивает, а я не знаю, что отвечать. Из немецкого только и помню: «фольксваген», «штангенциркуль», «люфтганза» и «шайсон, шайсон — дас ист фантастиш». Ничего, кое-как договорились… Все, покурил?
