пикировкой, перешел в ссору с криком и размахиванием кулаками.
– Я мошенничаю?.. – хрипит длинноносый аптекарь, хватаясь за пояс, где нет ничего, кроме заткнутого за ремень платка. – Да я тебя за такие слова…
Ноги игрока в мягких без единого гвоздя чувяках нервно приплясывают; сразу видно, что мошенник готов к любому повороту дела: бежать, отпрыгнуть, ударить, а обойдись дело миром – с усмешкой усесться за прерванную партию. Наемник за меч не хватается, у него на поясе видавшее виды оружие, которое или спит в ножнах, или, если уж доведется быть извлеченным на свет, не сверкает впустую, а бьет сразу и наверняка. Даже удивительно, что его владелец оказался без места и вынужден куда-то идти. Лишь одно в его экипировке показалось Радиму странным – ноги в мягких, не для каменистых дорог чувяках.
Крестьянин сидит, нависнув над столом, широченные руки прижимают к столу доминошную позицию, чтобы никто не мог смахнуть костяшки, так что потом уже не найдешь виновного. Лицо крестьянина страшно, мужики не прощают тех, кто мошенничает при игре на деньги, и бьют уличенных шулеров хуже, чем конокрадов. Ног крестьянина не видать из-за стола.
Один лишь торговец сохраняет хладнокровие и явно наслаждается ситуацией. Конечно, ежели обнаружится мошенничество, выигрыша ему не видать, зато можно будет полюбоваться, как станут бить жулика. Купеческие ноги на самом виду, выставлены в проход; стоптанные подковки дорожных сапог сияют стальными полумесяцами.
– Давай разбираться… – по-нехорошему мягко предлагает солдат. – Только сразу предупреждаю: кто кости смешает, тот и соврал.
Мужик кивает и медленно поднимает лапы над столом. Все четверо склоняются над позицией. В таверне звенит тишина, Радим, забыв про стынущий кипяток, следит за разбирательством.
– Ты сейчас положил кость три-два, – диктует наемник, – а она уже проходила в начале игры. Вот она лежит. Ты что, думал, я не замечу?
Хуторянин наливается чернющей синевой. Сразу видно, что бить он будет хоть и неумело, но без жалости, со всей мочи.
– Моя кость правильная, – длинноносый тычет пальцем, – а ты проверь, что там за костяшка…
Негоциант двумя пальцами поднимает доминошный камень, скребет ногтем и громко сообщает:
– Фальшивка! У нее два очка втерто! Должно быть пять-два, а выходит – три!
– Кто ставил? – требовательно вопрошает солдат. Волосатые кулаки сжимаются и разжимаются, но к поясу не лезут, игорная свара – безоружная.
Мгновение висит тишина, игроки припоминают расклад, а зрители ждут вердикта. Затем три лица поворачиваются к хуторянину:
– Так вот чья работа!.. – пронзительно звенит долгоносый. – А сидит-то как ангел!
Меньше всего крестьянин напоминает ангела.
– Н-ну… – выдавливает он, поднимаясь.
На него глядят с откровенными усмешками, все взгляды, сколько есть народу в зале, прикованы к нему, и во всех взорах читается одно и то же: «Жулик! Мелкий доминошный жулик!» Это невозможно стерпеть, уже не сипение, а хриплый рев вырывается из горла, глаза вспыхивают кровавым огнем, исказившаяся личина поворачивается к противнику, грозя полувершковыми зубами. Под давлением вздувшихся мышц лопаются рукава кафтана, и бывший хуторянин предстает во всей красе и истином облике. Визг Рикты, появившейся в дверях с блюдом жареных вьюнов, заглушил все прочие звуки.
Врут свидетели, когда говорят, будто не завершивший трансформацию оборотень не может напасть. Откуда знать это фальшивым очевидцам, ежели ни один из них не остается в живых, чтобы потом рассказывать, как это было? Этот прыгнул еще будучи почти человеком, так что защитный амулет, неведомо откуда возникший в руке носатого, не мог бы его защитить. Но за миг до того Радим ухватил ведро и выплеснул кипяток на заросший шерстью загривок.
Не крик, не вой, не хрип и не визг, а сметающий звуковой удар рухнул на чувства людей. Черная громада метнулась в облаке пара и, вышибив окно, исчезла. Меч наемника разрубил пустое место.
Упавший со стула купец отползал, царапая пол подковками сапог. Длинноносый лежал без движения, бегущий оборотень сбил его с ног, хотя и не успел нанести единственного смертельного удара. Не захотел платить своей жизнью в обмен на жизнь обидчика, а быть может, просто одурел от боли.
– Ушел! – злобно выдыхает воин. Теперь всем видно, что меч в его руке не простой, а густо исписан рунами. Никакой это не наемник, оставшийся без места, а боевой маг, охотник за нечистью.
Длинноносый тоже не шулер, а по всему видать – экзорцист, помощник, заставивший оборотня проявить себя, открывает один глаз и переспрашивает:
– Ушел?
Только теперь все начинают кричать и метаться. Кто-то собирается немедленно уезжать, но, вспомнив, что за порогом сгущается вечер и бродит озлобленный волкулак, – остается.
Охотник подходит к вышибленному окну, снимает с торчащего гвоздя клок серой шерсти, заворачивает в тряпицу. Говорят, волкулачья шерсть обладает какими-то особенными свойствами, а ежели зверь, с которого выдрана шерсть, до сих пор бродит живым, то свойства эти усиливаются. «С непойманного оборотня хоть шерсти клок», – посмеются через несколько дней опомнившиеся сельчане.
– Кто ж его знал, что он не к двери прыгнет, а к окну, сквозь гвозди, – жалуется оставшийся без добычи воин.
– На меня он прыгал, – произносит экзорцист и поднимается с пола, медленно, словно проверяя, все ли кости целы. – Перестарался я, не надо было про ангела говорить.
– Да уж… если бы не вот он, – колдун, притворявшийся наемником, кивнул в сторону Радима, – лежать бы тебе сейчас с распоротым животом.
– Шустрый парнишка. – Долгоносый наконец поднялся, выудил из кошеля большую серебряную монету, протянул Радиму. – Это тебе за то, что мои кишки уберег. Подрастай, скорей, возьму тебя в помощники.
– Благодарствую, – сказал Радим басом.
Волшебники подошли к дверям, принялись в четыре руки обирать с косяка что-то невидимое, должно быть, настороженную ловушку, в которую так и не попал прорвавшийся сквозь окно волкулак. Колох мрачно наблюдал за действиями гостей, потом раздраженно спросил:
– Где гвоздь? Гвоздь был в косяке, старинный… сто лет ему.
– Гвоздя тут уже две недели как нет, – ответил наемник. – Потому мы и пришли. Думаешь, оборотень к тебе первый раз заявился? Как бы не так!
– Ты ври, да не завирайся! – повысил голос трактирщик. – У меня в заведении вовек безобразиев не случалось!
– Так оборотень сюда не на охоту ходил, а отдохнуть – пивка попить, в домино постучать. В таком месте он пакостить не станет, людей да скотину он на дальних хуторах драл.
– Так и ловили бы его там! – огрызнулся Колох. – А то вы мне всех гостей распугаете с вашей охотой.
Волшебник лишь усмехнулся, продолжая сматывать незримую нить.
– Радим! – рявкнул хозяин. – Живой ногой в кладовку, гвоздь выбери поздоровее и в притолку вбей. Шляпку начисти, чтобы сияла, и закрашивать не смей! Чтоб тут ни одна тварь не проскользнула, головой ответишь!
Провожаемый десятками взглядов Радим метнулся в чулан, схватил толстый гвоздь с квадратной шляпкой, тот самый, выкованный сто лет назад. Вернулся в зал и вбил гвоздь в старое отверстие. Неплотно вбил, так оборотень сильнее зацепится, ежели вздумает ворваться в дом, отплатить за кипяток на загривке… опять же, под неплотно всаженную шляпку гвоздодер легче завести, – это на тот случай, если хозяин вновь договорится с ночным голосом и, в обмен на обещание безопасности для себя и постояльцев, уберет из двери запирающий гвоздь.
Приятно быть на виду у всех, когда за каждым твоим движением наблюдают десятки глаз, а о твоем подвиге будут рассказывать по окрестным хуторам и через десять, а быть может, и через сто лет. Полновесный двойной талер, надежно упрятанный в штанах, даже оттуда ласкает душу.
А потом в дверях появляется глухая тетеря Дамна и непригоже вопит:
– Ирод! Уснул, что ли? Кипяток тащи!
А где его взять, кипяток? – все на волкулака выплеснуто…
