— Да.
— Что творится-то, Господи? — повторила вконец растерявшаяся.
— Может, учения?
— В Москве?! Я в метро сейчас ехала. Все, как обычно, народ — ни сном ни духом, все спокойны. А тут подхожу к работе — батюшки, танки! Да что ж они, ироды, удумали опять?! Радио слыхала?
— Да.
— И что?
— Музыка.
— Не приведи Бог — война. — Повариха перекрестилась. — Спаси и сохрани, Господи!
Танки танками, а голодные желудки утренних посетителей требовали свое: чаю, кофе, бутербродов, салатов и прочих маленьких радостей жизни, помогающих выжить трудовому народу. Опять пошла потоком грязная посуда, полилась из крана вода, закипели котлы на плите.
Позже все прояснилось. В директорском кабинете, куда они набились растерянной кучкой, на черно- белом экране вещал Ковеленов. Стыдливо бегающие глаза и механический голос сообщили о создании в стране ГКЧП и введении в Москве чрезвычайного положения. Чвакающая аббревиатура навязчиво лезла в уши, перекрывая доступ к сознанию. Допустим, Горбачев заболел, а при чем здесь танки? Потом на экране появилась пятерка неуверенных людей, у одного из них предательски тряслись руки. «Облом! — подумала Васса. — Есть большая вероятность, что такими руками эту страну не удержать. Не по Сеньке шапка. Точнее, не по сенькам». Экранные сеньки словно прочитали недоверчивые мысли: угрожающе задвигались и активно закивали седыми головками.
Плутоватую пятерку сменили печальные лебедицы в белых пачках и принц в обтягивающем трико. Народ, полностью сбитый с толку невразумительным сообщением, двинулся к дверям. Растерянные лица начала прояснять робкая мысль, что без поллитры здесь не разобраться.
— Товарищи, задержитесь на минутку! — Директорский голос звучал бодро и призывал брать с себя пример. — Обстановка в стране, как вы слышали, сложная. Бояться не надо, наверху разберутся. Но бдительность проявить не мешает. А потому ко всем вам убедительная просьба: спокойно делать свое дело, не поддаваться на провокации и не бродить без надобности по улицам. Закрываемся в пять часов. Сейчас позвоню в райком. Уверен, там все объяснят.
— Так объяснили уж, — буркнула буфетчица, — куда яснее!
— Михал Семеныч, а у нас опять украли четыре солонки, — доложила официантка Зоя.
— И три перечницы, — добавила Надежда.
— Уже и соль в магазинах давно появилась, а все воруют и воруют, — обрадованно подхватил шеф- повар. — Всю Россию разворовали!
— Хорошо, товарищи, успокойтесь! Разберемся. А сейчас давайте работать. Наш перерыв закончился. Клиент не ждет, кушать хочет, — коряво пошутил директор и выключил телевизор. Дескать, рабочее время ценим на вес золота.
Народ, оживившись из-за украденных приправ, потянулся к выходу. И снова: тарелка-мочалка-вода. Она взяла с тележки очередную гору грязной посуды, и тут под локоть внезапно кто-то толкнул. Хотя почему «кто-то»? Ясно — кто. Раздался грохот, пол усыпали фаянсовые осколки в гарнире с объедками. На нее, невинно ухмыляясь, смотрел толстогубый шеф-повар.
— Я, конечно, понимаю, что для звезды экрана тарелки мыть — непривычное дело. Но все же надо быть порасторопнее. В конце рабочего дня зайдите ко мне. Я буду в кабинете директора.
Она молча наклонилась подобрать черепки. Остаток дня прошел как обычно. По сюрпризам дневная норма была явно перевыполнена. Ровно в пять нерадивая судомойка, постучавшись, открыла дверь. Солнечный свет приглушали шторы, задернутые на окнах. С телевизионного экрана лился печальный музыкальный привет, а за директорским столом восседал шеф-повар. Спокойный, наглый, уверенный в своей безнаказанности.
— Вы просили зайти.
— Приказал! — Он не предложил присесть. Видно, решил, что для новенькой уже сама возможность побывать в этом кабинете — большая честь. — Сколько вы у нас работаете?
— Три месяца.
— Что же вы такая небрежная, Василиса Егоровна? Еще три месяца — и у нас не останется ни одной тарелки, — добродушно попенял «большой человек», развалившись по-хозяйски на чужом стуле.
Она не ответила.
— Молчите? Гнушаетесь со мной разговаривать? Конечно, мы не дикторы и не режиссеры. Мы для вас — черная кость. — Встал, обошел стол и приблизил к ней толстое, красное, мокрогубое лицо. — А вот я тебя, подстилка телевизионная, трахну сейчас — и пикнуть не посмеешь. А жаловаться вздумаешь — не поверят. Кто ты? И кто я! — И, жарко дыша луком, схватил ее больно за грудь.
— Владислав Палыч, — спокойно ответила «подстилка», — можно мне взять макароны с кухни?
— Что?! — обалдел шеф-повар.
— Я макароны люблю, — доверчиво сообщила она. Толстяк подозрительно вгляделся в ясные безмятежные глаза. — Перекусим сначала, — с улыбкой разъяснила непонятливому: — Расслабимся. — И подмигнула.
Самодовольная ухмылка растянула толстые губы.
— А-а-а, ну давай, неси! — Он игриво шлепнул ее по заду и подтолкнул к двери. — Давай, звезда, одна нога здесь, другая там. И проверь: все ушли?
Васса ласково улыбнулась и согласно кивнула. Прошла в кухню. У плиты сливала в большой котел остатки борща Марья Ивановна.
— Ты еще здесь? — удивилась она при виде Вассы. — Я думала, ушла. Не придержишь котел? Трудновато одной, все уж разбежались, нет никого.
Василиса помогла добросовестной поварихе и только потом сообщила:
— Марья Иванна, меня Владислав Палыч за макаронами послал.
— Господи, зачем ему макароны? — проворчала женщина, протягивая тарелку. — Насыпь, вон они, в кастрюле на плите. Теплые еще.
— Владислав Палыч кастрюлю просил.
— Что?! — вытаращилась на нее повариха. — На кой ему кастрюля?
— Собаку кормить, — пояснила посланная. — Овчарку.
— Вот бугай, прости Господи! Что ж он тебя-то прислал? Сам взять не может?
— Занят.
— Ну бери.
Васса ухватила алюминиевую емкость (тяжелая!) и поволокла к двери.
— Держалась бы ты от него подальше, милая, — услышала мудрый совет.
— Ага, — кивнула она и толкнула ногой дверь.
На директорском столе красовалась бутылка «Столичной» и две граненые стопки, рядом, на тарелке — соленые огурцы и черный хлеб. А на чужом стуле, в трусах и майке, открывающей жирную безволосую грудь, — шеф-повар.
— Ну, звезда, у тебя и аппетит! — осклабился оккупант кабинета.
Она деловито подтащила кастрюлю к столу и молча надела ему на голову.
