страшные. Третий год воюю.
Они дошли до Театральной площади и сели в сквере на скамье. Абозов закурил было папиросочку, но, спохватившись, что табак вонючий, загасил огонек пальцами и бросил окурок в клумбу. Засунув руки, чтобы их не было видно, в рукава шинели, он рассказывал о Нью-Йорке, насчет которого у него были свои планы: 'Великолепнейший, свежий и весьма приготовленный город, туда только нужно припустить десяток бойких молодцов, позубастее'. Затем описал возвращение в Россию на фронт, под видом Седых. Говорил о войне, и о солдатах, и о том, что повсюду тревога, точно 'надвинулась гроза, и куры в панике лезут под кусты и амбары'. 'Чудесное время! - воскликнул он смеясь. - Трудно, но весело дышать, Маша. А вам не кажется странным, что сегодня из Петрограда нет газет?'
И снова, переводя дух, принялся рассказывать в высшей степени непонятный и ничем не замечательный случай про своего денщика, по фамилии Котенкина. Видимо, у него был какой-то очень беспокоящий его вопрос.
Наморщив лоб и прищурясь на проходившего разносчика с ваксой и резиновыми нашлепками, Абозов спросил небрежно:
- Ну, что же вы про себя не расскажете, Маша? Замужем, конечно?
- Нет, что вы, конечно, нет! - ответила Маша поспешно и, покраснев, отвернулась.
Густо-багровое солнце, появившись на минуту за крышами, блеснуло в лужах, на стеклах трамвая, зажгло окна пятиэтажного дома и село в лиловые мокрые тучи. Больше полнеба охватило заревом. И растрепанные стаи галок никак не могли успокоиться. Взвивались ввысь, точно их кто-то бросал пригоршнями; на площади были слышны их пронзительные крики.
Затем Маша почувствовала, как Абозов взял ее руку, и не отняла своей. Оттого, что рядом сидел этот странный человек, застенчивый и мужественный, покорный, кажется, всякому ее движению и проживший такую отчаянную жизнь, о котором она столько думала, вольно и невольно связывая его с тем 'иным', что должно наступить в жизни, Маша чувствовала сладкое, странное головокружение, точно полет. На минуту она подумала, что ее ждут к обеду, будут беспокоиться, что дяде нужен аспирин, но сейчас же все это показалось неважным.
Не выпуская ее руки, Абозов сказал негромким, совсем каким-то иным голосом:
- Маша, вы не обижайтесь, поймите меня просто, всем сердцем. Я здесь от поезда до поезда, часа через два уеду в Петроград: вызван туда очень странным письмом. Мне кажется, что наступает последний час. Во всяком случае, земля уже трещит по всем швам. Может быть, нам придется умереть, или настанут прекрасные, небывалые времена, - в это я верю. Сегодня к тому же такой день, что можно решиться на все.
Он крепче сжал ее руку. Маша закрыла глаза.
- Я слишком много думал о вас и не могу вас потерять. Сегодня ходил по Москве, глядел на галок и чувствовал какую-то птичью тоску. У меня сейчас ничего не осталось. И нужно мне только одно, только одно в такие времена. Вы понимаете меня? И с этим нужно начать всю жизнь заново на земле... Маша, поедемте со мной. Вы слышите?
- Куда? Господь с вами, Егор. Куда я поеду...
- Куда понесет ветер. В долгое плавание. Маша, вы разве думаете, что мы можем теперь расстаться?
Облокотившись на колено, подперев подбородок, Маша глядела Абозову в глаза, и ей казалось, что она взошла на борт давно желанного корабля, и ветер, трепавший давеча галочные стаи, подхватил паруса, увлекая их в опасное и неизведанное море.
КОММЕНТАРИИ:
В с т р е ч а
Впервые - газ. 'Русские ведомости', 1916, 28 мая, под названием 'Весенний ветер'.
В последующие издания не включался.
В архиве А. Н. Толстого имеется газетная вырезка, где автором сделана небольшая правка стилистического характера и изменено название рассказа.
Печатается по тексту. ПСС, 3, идентичному выправленной писателем вырезке газетной публикации.
Стр. 350. Г а м с у н Кнут (1859 - 1952) - норвежский писатель, автор повести 'Голод' и многочисленных романов ('Мистерии', 'Пан' и др.).
