знаете, Стругов из женщин лучше всего любит куриные ляжки.
Хотя и не понимая соли этого замечания, m-lle Clarisse залилась из-за конторки смехом, настолько серебристым, насколько позволяли ей дурные зубы и преклонные лета.
- Сибирская барышня навела его на такие мысли? - И все еще больше расхохотались. Сам m-r Chevalier помирал со смеху, приговаривая: 'Се vieux coquin', и трепя по голове и плечам казацкого офицера.
- Да кто они, эти сибиряки: заводчики или купцы? - спросил один из господ во время затихания смеха.
- Никит! Спрашивайт у господа, который приехал, подорожний, - сказал m-r Chevalier. - 'Мы, Александр, Самодержес... ' - начал было читать г-н Chevalier принесенную подорожную, но казацкий офицер вырвал у него бумагу, и лицо его вдруг выразило удивление.
- Ну, угадайте, кто это? - сказал он. - И все вы хоть по слухам знаете.
- Ну, как же угадать, покажи. Ну, Абдель Кадер, хахаха. Ну, Калиостро... Ну, Петр Третий... ха-ха-ха-ха.
- Ну, прочти же!
Казацкий офицер, развернув бумагу, прочел: 'Бывший князь Петр Иваныч' и одну из тех русских фамилий, которую всякий знает и всякий произносит с некоторым уважением и удовольствием, ежели говорит о лице, носящем эту фамилию, как о лице близком или знакомом. Мы будем называть его Лабазовым. Казацкий офицер смутно помнил, что этот Петр Лабазов был чем-то знаменитым в двадцать пятом году и что он был сослан в каторжную работу, - но чем он был знаменит, он не знал хорошенько. Другие же никто и этого не знали и ответили: 'А! да, известный' точно так же, как бы они сказали: 'Как же, известный!' про Шекспира, который написал 'Энеиду'. Больше же они узнали его потому, что толстяк объяснил им, что он брат князя Ивана, дядя Чикиных, графини Прук, ну, известный...
- Ведь он должен быть очень богат, коли он брат князя Ивана? - заметил один из молодых. - Ежели ему возвратили состояние. Некоторым возвратили.
- Сколько их наехало теперь, этих сосланных! - заметил другой. - Право, их меньше, кажется, было сослано, чем вернулось. Да, Жикинский, расскажи-ка эту историю за восемнадцатое число, - обратился он к офицеру стрелкового полка, слывшему за мастера рассказывать.
- Ну, расскажи же.
- Во-первых, это истинная правда и случилось здесь, у Шевалье, в большой зале. Приходят человека три декабристов обедать. Сидят у одного стола, едят, пьют, разговаривают. Только напротив их уселся господин почтенной наружности, таких же лет и все прислушивается, как они про Сибирь что-нибудь скажут. Только он что-то спросил; слово за слово, разговорились, оказывается, что он тоже из Сибири.
- И Нерчинск знаете?
- Как же, я жил там.
- И Татьяну Ивановну знаете?
- Как же не знать!
- Позвольте спросить, вы тоже сосланы были?
- Да, имел несчастие пострадать, а вы?
- Мы все сосланные четырнадцатого декабря. Странно, что мы вас не знаем, ежели вы тоже за четырнадцатое. Позвольте узнать вашу фамилию?
- Федоров.
- Тоже за четырнадцатое?
- Нет, я за восемнадцатое.
- Как за восемнадцатое?
- За восемнадцатое сентября, за золотые часы. Был оклеветан, будто украл, и пострадал невинно.
Все покатились со смеха, исключая рассказчика, который, с пресерьезным лицом, оглядывая в лоск положенных слушателей, божился, что это была истинная история.
Скоро после рассказа один из золотых молодых людей встал и поехал в клуб. Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый 'Пучин' начал свою партию против 'компании', постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, золотой молодой человек подсел на диван в бильярдной к играющим в табельку, таким же, как он, позолоченным молодым людям. Был обеденный день, и было много господ, всегда посещающих клуб. В числе их был Иван Павлович Пахтин. Это был мужчина лет сорока, среднего роста, белый, полный, с широкими плечами и тазом, с голой головой и глянцевитым, счастливым, выбритым лицом. Он не играл в табельку, но так подсел к князю Д., с которым он был на ты, и не отказался от стакана шампанского, которое ему предложили. Он так хорошо поместился после обеда, незаметно распустив сзади гульфик, что, казалось бы, век просидел так, покуривая сигару, запивая шампанское и чувствуя близкое присутствие князей и графов, министерских детей. Известие о приезде Лабазовых нарушило его спокойствие.
- Куда ты, Пахтин? - сказал министерский сын, заметив между игрой, что Пахтин привстал, одернул жилет и большим глотком допил шампанское.
- Северников просил, - сказал Пахтин, чувствуя какое-то беспокойство в ногах, - что же, поедешь?.. 'Анастасья, Анастасья, отворяй-ка, ворота'.
Это была известная в ходу цыганская песня.
- Может быть. А ты?
- Куда мне, женатому старику.
- Ну!..
Пахтин, улыбаясь, пошел в стеклянную залу к Северникову. Он любил, чтоб последнее слово, им сказанное, было шуточка. И теперь так вышло.
- Что, как здоровье графини? - спросил он, подходя к Северникову, который вовсе не звал его, но которому, по некоторым соображениям Пахтина, нужнее всех было знать о приезде Лабазовых. Северников был немножко замешан в четырнадцатом числе и приятель со всеми декабристами. Здоровье графини было гораздо лучше, и Пахтин был очень рад этому.
- А вы не знаете, Лабазов приехал нынче, у Шевалье остановился.
- Что вы говорите! Ведь мы старые приятели. Как я рад! Как я рад! Постарел, я думаю, бедняга? Его жена писала моей жене...
Но Северников не досказал, что она писала, потому что его партнеры, разыгрывавшие бескозырную, сделали что-то не так. Говоря с Иваном Павловичем, он все косился на них, но теперь вдруг бросился всем туловищем на стол и, стуча по нем руками, доказал, что надо было играть с семерки. Иван Павлович встал и, подойдя к другому столу, сообщил между разговором другому почтенному человеку свою новость, опять встал и у третьего стола сделал то же. Почтенные люди все были очень, очень рады возвращению Лабазова, так что, опять вернувшись в бильярдную, Иван Павлович, сначала сомневавшийся, нужно или нет радоваться возвращению Лабазова, уже более не употреблял введения о бале, статье 'Вестника', здоровье и погоде, а прямо приступал ко всем с восторженным объявлением о благополучном возвращении знаменитого декабриста.
Старичок, все еще тщетно пытавшийся ткнуть кием в своего белого шара, должен был, по мнению Пахтина, быть очень обрадован известием. Он подошел к нему. 'Хорошо поигрываете, ваше высокопревосходительство?' - сказал он в то время, как старичок сунул свой кий в красный жилет маркера, означая этим желанье помелить.
'Ваше высокопревосходительство' было сказано совсем не так, как вы думаете, из подобострастия (нет, это не мода в пятьдесят шестом году), - Иван Павлыч называл просто по имени и отчеству этого старичка, - а это было сказано частью как шутка над теми, кто так говорит, частью, чтоб дать знать, что мы знаем, с кем говорим, и все-таки резвимся, немножко и взаправду; вообще это было очень тонко.
- Сейчас узнал: Петр Лабазов приехал. Прямо из Сибири приехал со всем семейством. - Эти слова произнес Пахтин в то самое время, как старичок опять промахнулся в своего шара, - такое ему несчастье было.
- Ежели он приехал таким же взбалмошным, каким поехал, так нечему радоваться, - угрюмо сказал
