сказал он. - Он говорит, что да, - отвечал переводчик. - Что же понравилось ему? Хаджи-Мурат что-то ответил. - Больше всего ему понравился театр. - Ну, а на бале у главнокомандующего понравилось ему? Хаджи-Мурат нахмурился. - У каждого народа свои обычаи. У нас женщины так не одеваются, сказал он, взглянув на Марью Дмитриевну. - Что же ему не понравилось? - У нас пословица есть, - сказал он переводчику, - угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, - оба голодные остались. - Он улыбнулся. - Всякому народу свой обычай хорош. Разговор дальше не пошел. Офицеры кто стал пить чай, кто закусывать. Хаджи-Мурат взял предложенный стакан чаю и поставил его перед собой. [121] - Что ж? Сливок? Булку? - сказала Марья Дмитриевна, подавая ему. Хаджи-Мурат наклонил голову. - Так что ж, прощай! - сказал Бутлер, трогая его по колену. - Когда увидимся? - Прощай! прощай, - улыбаясь, по-русски сказал Хаджи-Мурат. - Кунак булур. Крепко кунак твоя. Время - айда пошел, - сказал он, тряхнув головой как бы тому направлению, куда надо ехать. В дверях комнаты показался Элдар с чем-то большим белым через плечо и с шашкой в руке. Хаджи-Мурат поманил его, и Элдар подошел своими большими шагами к Хаджи- Мурату и подал ему белую бурку и шашку. Хаджи-Мурат встал, взял бурку и, перекинув ее через руку, подал Марье Дмитриевне, что-то сказав переводчику. Переводчик сказал: - Он говорит: ты похвалила бурку, возьми. - Зачем это? - сказала Марья Дмитриевна, покраснев. - Так надо. Адат так, - сказал Хаджи-Мурат. - Ну, благодарю, - сказала Марья Дмитриевна, взяв бурку. - Дай бог вам сына выручить. Улан якши, - прибавила она. - Переведите ему, что желаю ему семью выручить. Хаджи-Мурат взглянул на Марью Дмитриевну и одобрительно кивнул головой. Потом он взял из рук Элдара шашку и подал Ивану Матвеевичу. Иван Матвеевич взял шашку и сказал переводчику: - Скажи ему, чтобы мерина моего бурого взял, больше нечем отдарить. Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет, а потом, показав на горы и на свое сердце, пошел к выходу. Все пошли за ним. Офицеры, оставшиеся в комнатах, вынув шашку, разглядывали клинок на ней и решили, что эта была настоящая гурда. Бутлер вышел вместе с Хаджи-Муратом на крыльцо. Но тут случилось то, чего никто не ожидал и что могло кончиться смертью Хаджи-Мурата, если бы не его сметливость, решительность и ловкость. [122] Жители кумыцкого аула Таш-Кичу, питавшие большое уважение к Хаджи-Мурату и много раз приезжавшие в укрепление, чтобы только взглянуть на знаменитого наиба, за три дня до отъезда Хаджи-Мурата послали к нему послов просить его в пятницу в их мечеть. Кумыцкие же князья, жившие в Таш-Кичу и ненавидевшие Хаджи-Мурата и имевшие с ним кровомщение, узнав об этом, объявили народу, что они не пустят Хаджи- Мурата в мечеть. Народ взволновался, и произошла драка народа с княжескими сторонниками. Русское начальство усмирило горцев и послало Хаджи-Мурату сказать, чтобы он не приезжал в мечеть. Хаджи- Мурат не поехал, и все думали, что дело тем и кончилось. Но в самую минуту отъезда Хаджи-Мурата, когда он вышел на крыльцо и лошади стояли у подъезда, к дому Ивана Матвеевича подъехал знакомый Бутлеру и Ивану Матвеевичу кумыцкий князь Арслан-Хан. Увидав Хаджи-Мурата и выхватив из-за пояса пистолет, он направил его на Хаджи-Мурата. Но не успел Арслан-Хан выстрелить, как Хаджи-Мурат, несмотря на свою хромоту, как кошка, быстро бросился с крыльца к Арслан-Хану. Арслан-Хан выстрелил и не попал. Хаджи- Мурат же, подбежав к нему, одной рукой схватил его лошадь за повод, другой выхватил кинжал и что-то по-татарски крикнул. Бутлер и Элдар в одно и то же время подбежали к врагам и схватили их за руки. На выстрел вышел и Иван Матвеевич. - Что же это ты, Арслан, у меня в доме затеял такую гадость! - сказал он, узнав, в чем дело. - Нехорошо это, брат. В поле две воли, а что же у меня резню такую затевать. Арслан-Хан, маленький человечек с черными усами, весь бледный и дрожащий, сошел с лошади, злобно поглядел на Хаджи-Мурата и ушел с Иваном Матвеевичем в горницу. Хаджи-Мурат же вернулся к лошадям, тяжело дыша и улыбаясь. - За что он его убить хотел?. - - спросил Бутлер через переводчика. [123] - Он говорит, что такой у нас закон, - передал переводчик слова Хаджи-Мурата. - Арслан должен отомстить ему за кровь. Вот он и хотел убить. - Ну, а если он догонит его дорогой? - спросил Бутлер. Хаджи-Мурат улыбнулся. - Что ж, - убьет, значит, так алла хочет. Ну, прошай, - сказал он опять по-русски и, взявшись за холку лошади, обвел глазами всех провожавших его и ласково встретился взглядом с Марьей Дмитриевной. - Прошай, матушка, - сказал он, обращаясь к ней, - спасиб. - Дай бог, дай бог семью выручить, - повторила Марья Дмитриевна. Он не понял слов, но понял ее участие к нему и кивнул ей головой. - Смотри, не забудь кунака, - сказал Бутлер. - Скажи, что я верный друг ему, никогда не забуду, - ответил он через переводчика и, несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как быстро и легко перенес свое тело на высокое седло и, оправив шашку, ощупав привычным движением пистолет, с тем особенным гордым, воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, поехал прочь от дома Ивана Матвеевича. Ханефи и Элдар также сели на лошадей и, дружелюбно простившись с хозяевами и офицерами, поехали рысью за своим мюр-шидом. Как всегда, начались толки об уехавшем. - Молодчина! - Ведь как волк бросился на Арслан-Хана, совсем лицо другое стало. - А надует он. Плут большой должен быть, - сказал Петроковский. - Дай бог, чтобы побольше русских таких плутов было, - вдруг с досадой вмешалась Марья Дмитриевна. - Неделю у нас прожил; кроме хорошего, ничего от него не видали, - сказала она. - Обходительный, умный, справедливый. - Почем вы это вс? узнали?. - Стало быть, узнала. [124] - Втюрилась, а? - сказал вошедший Иван Матвеевич. - Уж это как есть. - Ну и втюрилась. А вам что? Только зачем осуждать, когда человек хороший. Он татарин, а хороший. - Правда, Марья Дмитриевна, - сказал Бутлер. - Молодец, что заступились.
XXI
Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому. Были с тех пор две тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и один раз в Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака. Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Только ожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга, князя Барятинского. Князь Барятинский, друг наследника, бывший командир Кабардинского полка, теперь, как начальник всего левого фланга, тотчас по приезде своем в Грозную собрал отряд, с тем чтобы продолжать исполнять те предначертания государя, о которых Чернышев писал Воронцову. Собранный в Воздвиженской отряд вышел из нее на позицию по направлению к Куринскому. Войска стояли там и рубили лес. Молодой Воронцов жил в великолепной суконной палатке, и жена его, Марья Васильевна, приезжала в лагерь и часто оставалась ночевать. Ни от кого не были секретом отношения Барятинского с Марьей Васильевной, и потому непридворные офицеры и солдаты грубо ругали ее за то, что благодаря ее присутствию в лагере их рассылали в ночные секреты. Обыкновенно горцы подвозили орудия и пускали ядра в лагерь. Ядра эти большею частью не попадали, и потому в обыкновенное время против этих выстрелов не принималось никаких мер; но для того чтобы горцы не могли выдвигать орудия и пугать Марью Васильевну, высылались секреты. [125] Ходить же каждую ночь в секреты для того, чтобы не напугать барыню, было оскорбительно и противно, и Марью Васильевну нехорошими словами честили солдаты и не принятые в высшее общество офицеры. В этот отряд, чтобы повидать там собравшихся своих однокашников по Пажескому корпусу и однополчан, служивших в Куринском полку и адъютантами и ординарцами при начальстве, приехал в отпуск и Бутлер из своего укрепления. С начала его приезда ему было очень весело. Он остановился в палатке Полторацкого и нашел тут много радостно встретивших его знакомых. Он пошел и к Воронцову, которого он знал немного, потому что служил одно время в одном с ним полку. Воронцов принял его очень ласково и представил князю Барятинскому и пригласил его на прощальный обед, который он давал бывшему до Барятинского начальнику левого фланга, генералу Козловскому. Обед был великолепный. Были привезены и поставлены рядом шесть палаток. Во всю длину их был накрыт стол, уставленный приборами и бутылками. Все напоминало петербургское гвардейское житье. В два часа сели за стол. В середине стола сидели: по одну сторону Козловский, по другую Барятинский. Справа от Козловского сидел муж, слева жена Воронцовы. Во всю длину с обеих сторон сидели офицеры Кабардинского и Куринского полков. Бутлер сидел рядом с Полторацким, оба весело болтали и пили с соседями-офицерами. Когда дело дошло до жаркого и денщики стали разливать по бокалам шампанское, Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал Бут-леру: - Осрамится наш 'как'. - А что? - Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может? - Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядом дама да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорили между собою офицеры. Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв бокал, обратился к Козловскому с [126] короткой речью. Когда Барятинский кончил, Козловский встал и довольно твердым голосом начал: - По высочайшей его величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами, господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам, господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я на службе моей, как, награжден, вс?, как, чем осыпан, великими щедротами государя императора, как, всем положением моим и, как, добрым именем - всем, всем
