- Да, - отвечал он, подмигивая одним глазом и удерживая улыбку. - Только за что же Катерину Карловну по носу бить?
Я и не заметила, глядя на него и продолжая махать веткой, как я сбила платок с Кати и гладила ее по лицу листьями. Я засмеялась.
- А она скажет, что не спала, - проговорила я шепотом, будто бы для того, чтобы не разбудить Катю; но совсем не затем: мне просто приятно было шепотом говорить с ним.
Он зашевелил губами, передразнивая меня, будто я говорила уже так тихо, что ничего нельзя было слышать. Увидев тарелку с вишнями, он как будто украдкой схватил ее, пошел к Соне под липу и сел на ее куклы. Соня рассердилась сначала, но он скоро помирился с ней, устроив игру, в которой он с ней наперегонки должен был съедать вишни.
- Хотите, я велю еще принести, - сказала я, - или пойдемте сами.
Он взял тарелку, посадил на нее кукол, и мы втроем пошли к сараю. Соня, смеясь, бежала за нами, дергая его за пальто, чтоб он отдал кукол. Он отдал их и серьезно обратился ко мне.
- Ну, как же вы не фиялка. - сказал он мне все еще тихо, хотя некого уже было бояться разбудить, - как только подошел к вам после всей этой пыли, жару, трудов, так и запахло фиялкой. И не душистою фиялкой, а знаете, этою первою, темненькою; которая пахнет снежком талым и травою весеннею.
- Ну, а что, хорошо все идет по хозяйству? - спросила я его, чтобы скрыть радостное смущение, которое произвели во мне его слова.
- Отлично! Этот народ везде отличный. Чем больше его знаешь, тем больше любишь.
- Да, - сказала я, - нынче перед вами я смотрела из саду на работы, и так мне вдруг совестно стало, что они трудятся, а мне так хорошо, что...
- Не кокетничайте этим, мой друг, - перебил он меня, вдруг серьезно, но ласково взглянув мне в глаза, - это дело свято. Избави вас Бог щеголять этим.
- Да я вам только говорю это.
- Ну да, я знаю. Ну, как же вишни?
Сарай был заперт, и садовников никого не было (он их всех усылал на работы). Соня побежала за ключом, но он, не дожидаясь ее, взлез на угол, поднял сетку и спрыгнул на другую сторону.
- Хотите? - послышался мне оттуда его голос. - Давайте тарелку.
- Нет, я сама хочу рвать, я пойду за ключом, - сказала я, - Соня не найдет...
Но в то же время мне захотелось посмотреть, что он там делает, как смотрит, как движется, полагая, что его никто не видит. Да просто мне в это время ни на минуту не хотелось терять его из виду. Я на цыпочках по крапиве обежала сарай с другой стороны, где было ниже, и, встав на пустую кадку, так что стена мне приходилась ниже груди, перегнулась в сарай. Я окинула глазами внутренность сарая с его старыми изогнутыми деревьями и с зубчатыми широкими листьями, из-за которых тяжело и прямо висели черные сочные ягоды, и, подсунув голову под сетку, из-под корявого сука старой вишни увидала Сергея Михайлыча. Он, верно, думал, что я ушла, что никто его не видит. Сняв шляпу и закрыв глаза, он сидел на развилине старой вишни и старательно скатывал в шарик кусок вишневого клею. Вдруг он пожал плечами, открыл глаза и, проговорив что-то, улыбнулся. Так не похоже на него было это слово и эта улыбка, что мне совестно стало за то, что я подсматриваю его. Мне показалось, что слово это было: Маша! 'Не может быть', - думала я. - Милая Маша! - повторил он уже тише и еще нежнее. Но я уже явственно слышала эти два слова. Сердце забилось у меня так сильно, и такая волнующая, как будто запрещенная радость вдруг обхватила меня, что я ухватилась руками за стену, чтобы не упасть и не выдать себя. Он услыхал мое движение, испуганно оглянулся и, вдруг опустив глаза, покраснел, побагровел, как ребенок. Он хотел сказать мне что- то, но не мог, и еще, и еще так и вспыхивало его лицо. Однако он улыбнулся, глядя на меня. Я улыбнулась тоже. Все лицо его просияло радостью. Это был уже не старый дядя, ласкающий и поучающий меня, это был равный мне человек, который любил и боялся меня, и которого я боялась и любила. Мы ничего не говорили и только глядели друг на друга. Но вдруг он нахмурился, улыбка и блеск в глазах его исчезли, и он холодно, опять отечески обратился ко мне, как будто мы делали что-нибудь дурное и как будто он опомнился и мне советовал опомниться.
- Однако слезайте, ушибетесь, - сказал он. - Да поправьте волосы; посмотрите, на что вы похожи.
'Зачем он притворяется? зачем хочет мне делать больно?' - с досадой подумала я. И в ту же минуту мне пришло непреодолимое желание еще раз смутить его и испытать на нем мою силу.
- Нет, я хочу сама рвать, - сказала я и, схватившись руками за ближайший сук, ногами вскочила на стену. Он не успел поддержать меня, как я уж соскочила в сарай на землю.
- Какие вы глупости делаете! - проговорил он, снова краснея и под видом досады стараясь скрыть свое смущение. - Ведь вы могли ушибиться. И как вы выйдете отсюда?
Он был смущен еще больше, чем прежде, но теперь это смущение уже не обрадовало, а испугало меня. Оно сообщилось мне, я покраснела и, избегая его взгляда и не зная, что говорить, стала рвать ягоды, которых класть мне было некуда. Я упрекала себя, я раскаивалась, я боялась, и мне казалось, что я навеки погубила себя в его глазах этим поступком. Мы оба молчали, и обоим было тяжело. Соня, прибежавшая с ключом, вывела нас из этого тяжелого положения. Долго после этого мы ничего не говорили друг с другом, и оба обращались к Соне. Когда мы вернулись к Кате, которая уверяла нас, что не спала, а все слышала, я успокоилась, и он снова старался попасть в свой покровительственный отеческий тон, но тон этот уже не удавался ему и не обманывал меня. Мне живо вспомнился теперь разговор, бывший несколько дней тому назад между нами.
Катя говорила о том, как легче мужчине любить и выражать любовь, чем женщине.
- Мужчина может сказать, что он любит, а женщина - нет, - говорила она.
- А мне кажется, что и мужчина не должен и не может говорить, что он любит, - сказал он.
- Отчего? - спросила я.
- Оттого, что всегда это будет ложь. Что такое за открытие, что человек любит? Как будто, как только он это скажет, что-то защелкнется, хлоп - любит. Как будто, как только он произнесет это слово, что-то должно произойти необыкновенное, знамения какие-нибудь, из всех пушек сразу выпалят. Мне кажется, - продолжал он, - что люди, которые торжественно произносят эти слова: 'Я вас люблю', или себя обманывают, или, что еще хуже, обманывают других.
- Так как же узнает женщина, что ее любят, когда ей не скажут этого? спросила Катя.
- Этого я не знаю, - отвечал он, - у каждого человека есть свои слова. А есть чувство, так оно выразится. Когда я читаю романы, мне всегда представляется, какое должно быть озадаченное лицо у поручика Стрельского или у Альфреда, когда он скажет: 'Я люблю тебя, Элеонора!' и думает, что вдруг произойдет необыкновенное; и ничего не происходит ни у ней, ни у него, - те же самые глаза и нос, и все то же самое.
Я тогда уже в этой шутке чувствовала что-то серьезное, относящееся ко мне, но Катя не позволяла легко обращаться с героями романов.
- Вечно парадоксы, - сказала она, - Ну, скажите по правде, разве вы сами никогда не говорили женщине, что любите ее?
- Никогда не говорил и на колено на одно не становился, - отвечал он, смеясь, - и не буду.
'Да, ему не нужно говорить мне, что он меня любит, - думала я теперь, живо вспоминая этот разговор. - Он любит меня, я это знаю. И все старание его казаться равнодушным не разуверит меня'.
Весь этот вечер он мало говорил со мною, но в каждом слове его к Кате, к Соне, в каждом движении и взгляде его я видела любовь и не сомневалась в ней. Мне только досадно и жалко за него было, зачем он находит нужным еще таиться и притворяться холодным, когда все уже так ясно и когда так легко и просто можно бы было быть так невозможно счастливым. Но меня, как преступление, мучило то, что я спрыгнула к нему в сарай. Мне все казалось, что он перестанет уважать меня за это и сердит на меня.
После чаю я пошла к фортепьяно, и он пошел за мною.
- Сыграйте что-нибудь, давно я вас не слыхал, - сказал он, догоняя меня в гостиной.
- Я и хотела... Сергей Михайлыч! - сказала я, вдруг глядя ему прямо в глаза. - Вы не сердитесь на меня?
- За что? - спросил он.
- Что я вас не послушала после обеда, - сказала я, краснея.
Он понял меня, покачал головою и усмехнулся. Взгляд его говорил, что следовало бы побранить, но что
