только 'заучить', но и осмыслить, понять, 'пропустить через себя'. Ведь прошлое оставило нам не одни лишь 'готовые' плоды цивилизации, которые нужно усвоить и развить дальше, но и немало 'мировых загадок' (используем выражение К. Маркса), которые еще предстоит разгадать и разрешить. И среди них - тайна тысячелетней значимости Сократа, неисчерпаемая, как сама движущаяся жизнь.
До сих пор продолжается полемика вокруг 'подлинности' личности Сократа и обсуждается вопрос о том, какая 'апология Сократа' - Платона или Ксенофонта - наиболее соответствует исторической правде. Хотя платоновской версии всегда отдавалось предпочтение как наиболее близкой первоисточнику в трактовке основных принципов и идей философии Сократа, тем не менее сам факт 'посредничества', не говоря уже о явных расхождениях в оценке целого ряда моментов биографии и учения 'мудрейшего из мудрецов', был и остается причиной разногласий и разночтений. И отнюдь не мелких, о чем свидетельствует уже тот факт, что греческий философ и критик Костас Варналис, используя мотивы Платона и Ксенофонта, написал полемическую 'Подлинную апологию Сократа', где обнажается социально-политический смысл судилища над философом и его отношений с античным обществом. Стремление воссоздать научно достоверный, 'объективный'
по своей исторической принадлежности облик Сократа, раскрыть с максимальным приближением к истине смысл и содержание его учения - задача и сегодня непростая для историков философии, и можно предположить, что будущим исследователям она оставит еще немало 'белых пятен'. Пока идет спор и сохраняется надежда, что 'пятна' будут заполнены, можно согласиться с Л. Фейхтвангером: 'Сократ, несомненно, был не всегда тем Сократом, которого изображают Платон и Ксенофонт. Но если он бывал таким хоть иногда, это уже много. А раз он бывал таким, значит, Сократ Платона и Ксенофонта и есть настоящий Сократ; а каким он был на самом доле, не имеет ровно никакого значения' [Фейхтвангер Л. Собр. соч. В 12-ти т. М., 1968, т. 11, с. 735.].
Но есть еще один путь осмысления прошлого, не менее увлекательный и достоверный, чем строго научное, 'понятийное' познание явлений и фактов. Это - путь искусства, осваивающего мир духовно- практическим способом и пробивающегося к объективной истине своими особыми средствами. Хотя познавательная сила искусства давно признана, а его право 'на равных'
с наукой поднимать самые трудные вопросы бытия никем не оспаривается, момент известного недоверия (пусть и невысказанного)
все-таки остается. Да и можно ли вообще довериться художественному изображению, в котором научное знание нередко противоречиво сталкивается с вымыслом и домыслом, не подкрепленными никакими 'фактическими' данными? Применительно к интересующему нас случаю с Сократом можно поставить этот вопрос конкретнее: возможен ли Сократ, увиденный глазами нефилософа, и притом интересный всем, в том числе и философам? Да, возможен, ибо представляемые искусством широкие круги общественности по- своему видят и оценивают 'то же самое' историческое явление. При этом немаловажно, что для искусства объективное содержание такого явления (в данном случае 'истории Сократа') неотделимо от переживания его человеком наших дней, привносящим свое исторически определенное видение мира, расставляющим такие акценты, которые делают историческую проблематику актуально-современной, сопричастной тем жизненным проблемам, которые приходится решать сегодня.
Но для того чтобы это случилось, надо сохранять верность принципам реалистического искусства, суть которого путем раскрытия его взаимоотношений с действительностью гениально угадал и точно определил еще Аристотель в своей 'Поэтике'. Задача поэта, по Аристотелю, говорить не о происшедшем, а о том, что могло случиться, о возможном по вероятности или необходимости (и, стало быть, известная 'нефактологичность' искусства есть признак силы и преимущества последнего, например, перед наукой). Даже тогда, когда художнику приходится изображать действительные, фактически происшедшие события, он, тонко замечает Аристотель, все-таки творец, так как ничто не препятствует тому, чтобы некоторые действительные события имели характер вероятности и возможности. Эту принадлежность искусства к области 'полудействительности и полунеобходимости'
знаток античности профессор А. Ф. Лосев трактует следующим образом: то, что изображается в художественном произведении в буквальном смысле, не существует на деле, но заряжено действительностью, является тем, что задано для действительности и фактически (когда угодно и сколько угодно) может быть не только задано, но и просто дано. Голые факты, взятые сами по себе, не интересуют поэта. Его интересует в изображаемом то, что воспринимается не само по себе, но как источник других возможных предметов и представлений и всегда указывает на что-то другое, зовет к другому [См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 1975, с. 364, 367.]. Сократ - историческое лицо, а не литературная фикция. Но было бы чрезвычайно непродуктивным занятием ограничиваться констатацией его 'фактологичности' в художественном произведении, где и самый невероятный вымысел может оказаться жизненной правдой, достовернейшей истиной.
Сократу буквально предопределено стать героем произведения искусства, настолько он сам, его образ жизни, способ мышления и характер, с предельной очевидностью раскрывшийся во время суда над ним, глубоко индивидуальны, неповторимы, или, как пишут ныне, личностны. Это именно тот случай, когда факт жизненный может стать фактом художественным, обретя, несмотря на свою исключительность, все достоинства типического образа.
Высказанные нами мысли навеяны пьесой Э. Радзинского 'Беседы с Сократом'. Соединение художественной свободы в оперировании историографическим материалом с гражданской ответственностью в его истолковании позволило драматургу создать произведение, предоставляющее зрителю драгоценную возможность насладиться (используем слова А. И. Герцена)
'зрелищем развития духа' [Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти т. М., 1954, т. 1, с. 258.], бесстрашием человеческого интеллекта, испытать радость общения с поистине феноменальной личностью.
Не останавливаясь на собственно художественных достоинствах пьесы, поскольку не это является нашей целью (к тому же они уже были отмечены критикой), мы хотим акцентировать внимание на важности затронутых в ней нравственных проблем, имеющих, как нам кажется, прямое отношение к сегодняшним раздумьям о развитии социалистической личности.
Принципы нашей нравственности, неотделимые от классовой борьбы за победу коммунизма, вобрали в себя все лучшее, что выработало человечество в процессе становления и утверждения действительно гуманных форм общежития, в отстаивании которых многие выдающиеся умы прошлого и настоящего дали пример подлинного мужества и стойкости, жертвуя подчас всем, даже самой жизнью. Поэтому античный Сократ, очень сложный и противоречивый в своей жизни и деятельности, близок нам по духу своих нравственных исканий и убеждений, по бескомпромиссности и определенности отстаиваемых им идейных позиций, по глубокой вере в достоинство личности.
Вот одна из характеристик Сократа, дающих контурное изображение его образа жизни, характера и философской позиции.
'Кто этот человек? - Его зовут Сократ, и весь свет знает его. Ибо с тех пор, как он забросил резец, которым он прежде работал, его можно найти везде в Афинах, где что-либо случилось... Но в особенности где ведется диспут, он уже налицо. Ужас софистов: ибо никто не устоит против него. Но этого ему еще мало: он болтает со всяким, кто ему попадется на пути... Так, значит, он один из тех торговцев мудростью, которые приманивают к себе богатую молодежь, обещая ей всякие знания и красноречие и вытягивая деньги из ее кошелька? - Напротив, он никогда не брал ни обола. - Так, стало быть, он богат и независим? - Ничуть не бывало; ему приходится туговато. Дома у него сидят жена и дети, у которых едва есть по куску хлеба... и сам он пользуется лишь самым необходимым. - Но чего же хочет этот человек?
Не принадлежит ли он к числу глупых болтунов? - Нет, все удивляются его ясной, твердой и разумной речи. - Может быть, он так жаден до новой мудрости, что не хочет пропустить ни одного ее слова и повсюду ищет ее? Наоборот, он не оставляет на ней живого волоска и ничего не хочет слышать о ней. - Значит, он знает что-нибудь еще лучшее? - Нет, он повторяет каждому, что знает лишь одно: то именно, что он ничего не знает' [Винделъбанд В. Прелюдии. Философские статьи и речи. Спб., 1901, с. Г,0
51.].
Этическая сторона истории процесса над Сократом, как в случае с 'выдуманным' Гамлетом Шекспира и 'невыдуманным' Галилеем Б. Брехта, поучительна для любого времени и поколения людей. Она и находится в центре внимания в пьесе Э. Радзинского.
Герой пьесы - странный по своему образу жизни, поведению и даже внешнему виду человек. 'Исторический' Сократ был небольшого роста, тучный, лысый, курносый, с толстыми губами и глазами
