риском для жизни. Другими словами, ей был необходим аборт. И он был ей сделан. После этого она вернулась к своим прежним занятиям, которые включали игру в гольф, теннис, плавание и прыжки с вышки.
Это послужило началом дружественного союза Ван Твайнов и Пертборга. Конец же... ах, конец....
В какой момент доктор Пертборг начал задумываться о конце?
Вы двигаетесь по прямой и попадаете туда, куда стремились. Люди, которых вы отодвинули на своем пути, уже почти достигли вашего положения и больше вас не беспокоят. Они всем довольны. Вы стали друзьями, насколько это вообще возможно. Им ничего не нужно от вас, а вам — от них. Прошлое забыто.
Вы прожили шестьдесят лет из отпущенных вам семидесяти: представительный, активный, богатый — все в достаточной мере. Вы имеете все, к чему стремились, — состояние, положение, семью. Вы достигли почета и уважения, вам не о чем беспокоиться.
И тут появляется эта старая ведьма с глазами-буравчиками, древняя, но как бы не имеющая возраста, которая еще не получила
Бессмысленно взывать к ее чувствам — как можно взывать к тому, чего нет, — бесполезно обращаться к ее разуму — она не собирается ничего обсуждать. Остается лишь двигаться в заданном ею направлении.
Сидя напротив доктора Мэрфи, доктор Пертборг выглядел расстроенным, а на душе у него скребли кошки. У него было предчувствие, что, как бы ни обернулось дело, его в любом случае ожидает катастрофа. Но действовать все равно было нужно. В противном случае, если он будет, как она выразилась, ломаться, катастрофа произойдет сразу.
Доктор Пертборг засиял улыбкой и приветливо кивнул доктору Мэрфи, вежливо напомнив о цели своего визита. Но взгляд у него был отсутствующий: перед его мысленным взором возникла она — крючконосая, с поджатыми губами и пронзительными маленькими глазками. Иссохшая ведьма, восседавшая на стуле, похожем на трон, царственной осанкой и богатством могла поспорить со своей знаменитой тезкой.
—
Доктор Пертборг снял пенсне и потер его о лацкан своего двухсотдолларового пиджака. Потом водрузил его обратно на нос и, наклонившись вперед, сморщил мясистое лицо в сочувственную гримасу.
— А что Хамфри? — спросил он. — Как там наш бедный мальчик?
— Хотите посмотреть на него?
— О нет, нет, что вы, — запротестовал доктор Пертборг. — В этом нет никакой необходимости. Я вам полностью доверяю, доктор.
— Почему?
— Что значит — почему?
— То и значит. Почему? Я ведь всего лишь психиатр с ограниченной практикой.
— Вы себя недооцениваете, доктор. У меня самые блестящие отзывы о ваших талантах.
— Талантах мозгового хирурга?
Доктор Пертборг сжал губы и надул щеки, став на мгновение похожим на большую рассерженную жабу. Однако быстро справился с раздражением. И продолжил беседу в приветливом тоне, в котором, впрочем, звучал некий мягкий упрек.
— Любовь, — произнес он с выражением, — вот что нужно нашему мальчику, доктор. В конце концов — а я знаю, что в этих вопросах вы вовсе не такой невежда, каким хотите казаться, — что еще мы можем для него сделать? Как часто люди, перенесшие лоботомию, возвращаются к нормальной жизни, даже будучи под наблюдением самых известных специалистов? Довольно редко, верно? Нам известны данные, доктор, — масса неудачных исходов и весьма мало, прискорбно мало успешных результатов. Поэтому давайте поступим с ним, как нам велит сердце. Оставим его здесь, в лоне семьи, и дадим ему... — Доктор Пертборг запнулся и холодно спросил: — Я сказал что-нибудь смешное, доктор?
— Да нет, что уж тут смешного, — возразил доктор Мэрфи. — Согласен, показатель выздоровления после префронтальной лоботомии крайне низок. Как психиатр, я считаю, что подобная операция не дает никаких гарантий. Тем не менее...
— Но у нас не было выбора, доктор.
— Не вполне уверен, но давайте не будем об этом. Хамфри перенес операцию. Сейчас ему надо дать шанс. И он может получить его только там, где его оперировали. В клинике «Пейн-Гволтни» в Нью- Йорке.
