огляделся, рассматривая посетителей. Их было немного. В первом ряду он разглядел затылок Стеллы, однако она так ни разу и не обернулась. Он настроился на то, чтобы провести здесь все полагающееся время.
Сам Трелковский никогда не был верующим человеком, хотя искренне уважал это чувство в других людях. Сейчас же его заботило лишь то, чтобы с максимальной точностью имитировать движения и позы присутствующих, в нужные моменты становиться на колени и подниматься вместе со всеми. Однако царившая вокруг скорбная атмосфера постепенно овладела его мыслями. Он был ошеломлен вереницей мрачных мыслей. Сейчас, в эту самую минуту, в этой церкви вместе с ними находилась сама смерть, и он более других ощущал ее присутствие.
Обычно Трелковский не задумывался на тему смерти.
Нельзя сказать, чтобы он относился к ней совершенно безразлично скорее наоборот, - но, пожалуй, именно по этой причине он старался поменьше о ней думать. Как только он начинал сознавать, что мысли его соскальзывают на этот опасный путь, так тут же пускал в ход целый арсенал уловок, который скопил и отладил на протяжении ряда лет.
В подобные критические моменты он мог, например, начать вслух и громко петь какой-нибудь легкомысленный, дурацкий мотивчик, который когда-то слышал по радио, и это создавало непреодолимый барьер на пути подобных мыслей. Если вдруг это не помогало, он мог сильно, чуть ли не до крови ущипнуть себя или погрузиться в мир сладостных эротических фантазий. К примеру, вызывал в своем воображении увиденную на улице женщину, которая наклонилась, чтобы поправить чулок; женскую грудь, линию которой увидел под блузкой у какой-нибудь продавщицы; или давнее, почти стершееся в памяти сиюминутное и совершенно случайное увлечение. Это была своего рода приманка, и если его рассудок клевал на нее, то затем воображение разыгрывалось неимоверно, и сила его оказывалась поистине огромной. Оно поднимало юбки, разрывало блузки, меняло и расширяло пространство воспоминаний. И мало-помалу в присутствии податливой, извивающейся плоти образ смерти все более стирался, растворялся в отдалении, пока наконец не исчезал вовсе, подобно вампиру, исчезающему с первыми рассветными лучами.
На сей раз, однако, образ не ослаб. На какое-то мгновение у Трелковского возникло ошеломляюще интенсивное, чудовищно реальное ощущение разверзшейся под ногами бездны - у него даже закружилась голова. А затем проступили еще более кошмарные детали: как вгоняют в гроб гвозди, как по его стенкам и крышке тяжело ударяют комья земли, как начинает медленно разлагаться труп...
Он попытался взять себя в руки, но это ему не удалось.
Внезапно он почувствовал, что должен немедленно поскрести ногтями собственное тело, дабы убедиться, что в него пока еще не проникли черви. Поначалу он делал это осторожно, а затем все более яростно, неспособный избавиться от ощущение того, как тысячи зловещих, маленьких, извивающихся тварей вгрызаются в его плоть, пробивая себе путь к его внутренностям. Он начал напевать про себя какой-то глупый мотив, но это тоже не помогло. Вслух же петь здесь он не мог.
В качестве последнего спасительного средства он решил сконцентрироваться на мысли о самой смерти. Если бы ему удалось как-то символизировать смерть, то это стало бы своего рода бегством от нее, путем к спасению. Трелковский целиком отдался этой игре и в конце концов набрел на персонификацию, которая удовлетворила его. Вот что он придумал.
Смерть была землей. Вылезавшие из нее и в дальнейшем развивающиеся формы жизни пытались освободиться от ее объятий, устремляя свои взоры к свободным и открытым пространствам. Смерть позволяла им делать все, что заблагорассудится, потому что она была очень пристрастна к идее самой жизни. Она успокаивала себя тем, что внимательно присматривала за своей паствой, а когда подмечала, что та наконец как следует созрела, с жадностью пожирала ее, словно это было какое-то невиданное, сладкое лакомство.
Затем она откидывалась на спину и медленно переваривала пищу, сытая, счастливая и удовлетворенная, как изнеженный кот.
Трелковский резко встряхнулся - он не мог больше выносить эту нелепую и нескончаемую церемонию. В дополнение ко всему прочему, в церкви было ужасно холодно; он настолько замерз, что у него заломило в переносице.
'К черту Стеллу. Все, ухожу'.
Он осторожно поднялся, стараясь не произвести никакого шума. Когда он подошел к двери и надавил на ручку, та даже не шевельнулась. Охваченный паникой, он поворачивал ручку двери во всех возможных направлениях - все было тщетно. Ничего не получалось. Он уже не решался вернуться на прежнее место; ему было страшно даже просто обернуться, покольку в таком случае в спину ему обязательно вонзятся осуждающие взгляды. Он отчаянно сражался с дверью, не понимая причины ее сопротивления и быстро теряя надежду. Лишь спустя некоторое время он обнаружил еще одну, довольно маленькую дверь, встроенную в ту, что была побольше, и располагавшуюся примерно в футе или что-то около того правее него. Она открылась без малейшего труда, и уже через мгновение он оказался снаружи.
У него было такое ощущение, словно он только что очнулся от кошмара.
'Месье Зай, наверное, уже готов дать мне свой ответ', - подумал он и решил, не откладывая, встретиться с хозяином дома После пещерного холода церкви воздух на улице показался ему теплым и мягким. Трелковский неожиданно почувствовал прилив такого счастья, что невольно рассмеялся 'В конце концов, - подумал он, - я пока еще не умер, а к тому времени, копи этому суждено будет случиться, наука достигнет таких высот, что я проживу лет двести!' В животе у него заурчало, и он, подобно ребенку, принялся развлекаться тем, что на каждой ступеньке стал портить воздух и краешком глаза поглядывать на выражения лиц идущих сзади людей. Какой-то пожилой, хорошо одетый господин настолько хмуро и сердито посмотрел ему вслед, что он от смущения невольно покраснел и утратил всякое желание продолжать дурацкую забаву.
Дверь ему открыл сам месье Зай.
- А, это опять вы, - произнес он.
- Добрый день, месье Зай. Похоже, вы узнали меня.
- Да, конечно. Вы насчет квартиры, не так ли? Вы заинтересованы в ней, но по-прежнему не хотите заплатить положенную сумму, правильно? И вы считаете меня именно тем человеком, который готов пойти на уступку, так?
- Вам совершенно нет необходимости идти на какие-либо уступки, месье Зай, - поспешно проговорил Трелковский. - Я готов заплатить вам ваши четыреста тысяч франков немедленно.
- Но я хотел получить пятьсот сорок тысяч!
- Всегда ли мы получаем то, что хотим, месье Зай? Например, я бы хотел иметь у себя на этаже туалет, но его ведь там нет, правильно?
Домовладелец расхохотался. Это был густой, сочный смех, в котором почти потонул отголосок сдержанного ответа Трелковского.
- А вы неглупый человек, - наконец проговорил он. - Ладно, остановимся на четырехстах пятидесяти тысячах наличными и не станем больше возвращаться к этой теме, Договор об аренде я подгототовлю завтра. Ну как, довольны?
Трелковский выразил благодарность и спросил:
- Когда я смогу въехать в квартиру?
- Если хотите, так сразу и въезжайте - разумеется, при условии, что внесете деньги вперед. Это не потому, что я вам не доверяю. Но я и в самом деле вас, в сущности, совершенно не знаю, так ведь? В моем деле, если верить всем и каждому, кто к тебе приходит, далеко не продвинешься. Поставьте себя на мое место.
- Ну что вы, это совершенно нормально! - запротестовал Трелковский. - Я завтра же перевезу часть своих вещей.
- Как хотите. Сами скоро убедитесь, что со мной не так уж трудно иметь дело, если ведешь себя как надо и регулярно платишь за жилье. - Хозяин сделал небольшую паузу, а затем добавил, словно желая привнести в их разговор оттенок большей доверительности: - А знаете, не так уж плохо, что вы здесь поселитесь. Семья прежней жилички проинформировала меня, что они не собираются забирать мебель, так что все это останется вам. Этого вы, наверняка, не ожидали. Кстати, на размере арендной платы это никак не отразится.
