Жертвоприношение

племени. Она с однозначностью решила, что угроза предназначена ей.

- Не-е-ет! - кричала она, прижав головку сына к своему животу. Не-е-ет! В чем он провинился перед вами? В чем! - она смотрела в глаза соплеменников и вдруг не увидела даже жалости. И тогда крик захлебнулся ручьем горьких слез.

В глазах людей действительно было трудно разглядеть жалость. Произнесенные слова шаманихи не подлежали обсуждению, превратились в необходимость и так как не несли большинству непосредственной боли, потому что по законам племени жертвой мог быть только ребенок мужского пола, то и не вызывали активного противодействия. Тем более имя жертвы еще не было названо. Все с интересом, даже с некоторым азартом (насколько это слово может подойти к осунувшимся, изголодавшимся, грязным людям), поглядывали на шаманиху, пытаясь прочитать в ее глазах имя. Но в ее глазах имени еще не было.

Вождиха Анна с неудовольствием поглядела на шаманиху. Ей сразу не понравилась эта затея. Может быть потому что и ее ребенок был мальчиком и она не чувствовала за ним совершенной безопасности. Однако делать было нечего и Анна тихо и спокойно стала говорить:

- Раз боги желают призвать к себе одного из нас, значит так тому и быть. Это будет самая почетная смерть, ибо от благорасположения богов будет зависеть исход нашего сегодняшнего нападения на карлыков. Но сегодня мы просто не можем принести неудачу, потому что тогда все умрем от голода.

После этих слов племя поднялось и обреченно поплелось за шаманихой.

Громадный корпус завода вырастал на глазах, своим черным силуэтом загораживая небо. Отворив высокую железную дверь, шаманиха провела их внутрь здания. Неровный свет горящих факелов не позволял разглядеть размеры всего зала. И потолок, и стены терялись далеко-далеко в темноте. Зал был загроможден пыльными странными станками, вызывающими прежде всего страх, а потом удивление. Все было неестественное, тяжеловесное. Пробираться в проходах было трудно, чтобы не запнуться о ящик с металлической стружкой или о какой-нибудь протянутый поперек кабель.

Преодолев, наконец, эти вырастающие из темноты, словно кидающиеся хищники, препятствия, они спустились по гулкой железной лестнице в подвал с таким же бесконечно высоким потолком и, пока не спустился последний человек, грохот шагов метался в воздухе, кидаясь на живое. Здесь, из ржавой цистерны, на которую можно было забраться по ненадежной лестничке, почерпнули в ведра горючей с дурманящим запахом жидкости и спустили вниз. Одно из ведер при этом не удалось удержать и оно упало вниз с глухим треском, обрызгав вокруг себя вонючей жижей. Шаманиха покачала головой, усмотрев в этом недобрый знак, однако ничего не сказала.

Когда горючее в ведрах было зажжено, стало немного светлее и отступившая тьма обнажила открытую площадку, с которой доносился ужасный запах спекшейся крови и сгоревших останков предыдущих жертв. Тошнота подступала к горлу.

И вот наступил момент когда должно было быть названо имя жертвы.

Шаманиха исподволь наблюдала за людьми. Очевидно, они испытывали острые ощущения смертельной опасности и надежды на то, что именно его не затронет. Вот один косится в ее сторону: - 'Ну? Имя же!' - Вот другой еле дышит: - 'Не томи, волчица!' Шаманиха бросила взгляд на Анну. та, скрестив на груди руки, неотрывно смотрела на жертвенник. Взгляд ее был озлоблен, а может это блики огней плясали в ее зрачках. На шее Анны сверкнул амулет.

'Имя! Имя давай!' - безмолвно кричали соплеменники. - 'Говори же, не молчи!' И тогда шаманиха заорала:

- Тано! - и метнула рукой в сторону сына вождихи.

И тут произошло явное замешательство. Чтобы боги призвали сына вождихи, этого не ожидал, конечно же, никто - ну разве только подумывали в глубине души.

Мальчик Тано и не пытался убежать. На его хоть и грязном, но в общем красивом лице был написан неподдельный ужас. Но это было всего секунду. В следующую секунду верные подруги шаманихи уже волокли мальчика на алтарь и накрепко привязывали проволокой к металлическому стояку. Еще одна женщина облила его из ведра горящей жидкостью и все они сразу же отскочили подальше от огня.

Ошпаренный, Тано пронзительно закричал. Анна, выйдя из какого-то длинного оцепенения, завизжала и бросилась к сыну. Не обращая внимания на язычки пламени, начавшего лизать и ее одежду, она пыталась развязать узлы проволоки, она дергала и рвала их и ничего не получалось.

Они ревели в два диких голоса: мать и сын, а огонь был словно третьим, он обнимал и ласкал их.

Анна пришла в безумие. Не замечая удерживающую Тано проволоку, она дергала и дергала его, пытаясь вырвать с площадки. Стояк шатался. Люди, до этого зачарованно наблюдавшие за сценой, подали назад, увидев как осел под потолком у проема на верхний этаж подъемник.

И тут произошло страшное. Тяжелая лифтовая площадка не выдержала и сорвалась вниз. Люди в ужасе отпрянули. И в ту же секунду оборвались предсмертные крики и в последний раз облетели огромное помещение подвала. Воцарилась тишина, нарушаемая только шипением огня и испуганными вздохами людей, и в этом царствии ужаса сквозь завесу серой дымки все вдруг увидели как согнулась и разогнулась нога Анны, высовывавшаяся из-под тяжелой металлической плиты. Почти сразу потекла темная струйка крови и быстро закапала с алтаря на пыльный бетонный пол.

И тогда шаманиха зарыдала.