– Ну какие-то там люди из пресс-службы… Я же их не знаю никого… Ну вот, например, этот, как его… Громов?
– Слушайте, да почему же вы позволяете себя так унижать?! – не выдержала я. – Вы – экономист с мировым именем, и позволяете ничтожествам, которых вы даже фамилии припомнить не в состоянии, диктовать себе, что вам говорить, а что нельзя?! У них же у всех вместе взятых там серого вещества меньше, чем у вас!
May нервно молчал, нахохлившись, точно симпатичный блудный попугай.
А потом грустно и примирительно попросил:
– Ну вы тоже поймите меня, в каком я положении оказался… Я же не политик, я не знаю, как с ними обращаться…
Я немедленно простила его – тем более что May умудрился тут же растрогать меня чуть не до слез: попросил у меня напрокат мобильный и принялся звонить маме в Москву.
– Понимаете, у моей мамы давление повысилось… Я должен ее успокоить, что со мной все в порядке…
Ну как можно было дольше злиться на этого доброго, растерянного, несчастного человека? Я примирительно перевела тему на только что завершившийся визит Путина в Северную Корею, очевидцами которого стали оба наши с May спутника: Андрей Илларионов и Елена Дикун.
В Корее Путин, по уже отработанной схеме, собрал кремлевский пул на ужин и взял со всех журналистов обещание не писать ничего плохого, критического о нашем партнере -Северной Корее. По крайней мере – во время визита. И абсолютно все мои коллеги согласились сыграть по продиктованным президентом правилам: об увиденном в голодной тоталитарной Корее кошмаре не было написано ни строчки.
Зато Андрей Илларионов по время нашей прогулки по Амуру рассказал мне такое, после чего даже Путин мог показаться демократом.
– Представьте себе, – ужасался очевидец Илларионов, – на обочинах улиц – многотысячная ликующая толпа людей, которых вывели приветствовать Путина. А я специально заставил остановить машину, чтобы на них поближе посмотреть. И, как вы думаете, что я увидел? Там оказался абсолютно четкий механизм, я бы даже сказал – машина принудительного ликования людей. В передних рядах стояли те, у кого еще есть силы достаточно живо изображать ликование: громко кричать, высоко подпрыгивать и сильно-сильно размахивать руками. Но силы у них довольно быстро кончались, голод ведь в стране все-таки, и как только кто-то начинал более вяло подпрыгивать – его тут же начинали колоть и бить специальными палками сотрудники госбезопасности, стоящие за каждым из них во втором ряду. И когда Путин, проезжая, слышал радостные крики простых северокорейских граждан, то некоторые из этих криков были исключительно криками боли – из-за избиения этими ужасными палками. А тому, кто уже вообще больше не мог двигаться, просто давали сзади по голове, оглушали и, чтобы не тратить на него лишнего времени, за ноги отволакивали прочь – туда, где с проезжей части не видно лежачее тело. А на его место немедленно ставили другого, свежего, ликующего гражданина из специального резерва. И я все это видел своими собственными глазами! – клялся президентский советник.
По словам Илларионова, в квартирах обычных северокорейских смертных строго запрещается иметь даже телевизор (Путину на заметку: этот способ еще более эффективен, чем ликвидация телеканалов). Есть только радио: причем не нормальный радиоприемник, а такой же, как был в Советском Союзе, с официозным каналом на кнопке.
– А Интернет там установлен, как мне сказали, только у одного члена политбюро – по специальному разрешению главы Северной Кореи, – ужасался путинский помощник. Ленка Дикун подбавила красок:
– А у нас в гостиничных номерах в прихожих были большие зеркала – я в это зеркало, например, каждый раз смотрелась, когда переодевалась. А потом оказалось, что в них вмонтированы камеры госбезопасности! Представляешь, как приятно мне было постфактум об этом узнать!
– Андрей, ну и зачем же тогда ваш президент поехал с ними дружить? Что, на дружбу более приличных людей Путин уже не рассчитывает? – поинтересовалась я у Илларионова.
Но кремлевский экономист, несмотря на свои красочные рассказы о садизме севорокорейской диктатуры, жестко стоял на своем: дружба с Северной Кореей нужна, потому что эту дружбу потом можно выгодно продать Западу.
– А вы представляете себе, что будет, если в какой-то момент вы просто не рассчитаете дозу подачек северокорейскому режиму? И у них как раз хватит сил на то, чтобы дотянуться рукой до ядерного детонатора? – переспрашивала я Илларионова.
К моей радости, Володя May горячо поддержал меня и тоже накинулся на нашего визави с упреками.
Жаль только, что отстаивать собственные права на свободу слова внутри российской жизни у бедного May духа так и не хватило.
К сожалению, синдром May мне пришлось вскоре наблюдать и у других ведущих российских правительственных экономистов-реформаторов.
Например, Герман Греф, случайно встретив меня однажды в приемной Волошина, настолько обалдел от того, что я вхожа к главе кремлевской администрации, что немедленно кинулся извиняться:
– Ой, Лена, вы уж простите меня, пожалуйста, за то, что во время предвыборной кампании я вас не пускал в штаб Путина! Понимаете, я же не сам это придумал… Мне запретили…
– Кто это вам мог запретить?! – изумилась я.
– Ну кремлевская пресс-служба отдала такое распоряжение – вычеркивать вашу фамилию изо всех списков на аккредитацию…
Как и в случае с May, меня просто поразило это мироощущение подопытного кролика:
– Герман, я не понимаю, как самостоятельные, умные люди вашего уровня могут опускаться до того, чтобы выполнять распоряжения каких-то сереньких чиновников по борьбе с прессой?
– Ну поймите, Лена: я же даже не знал вас лично! Дело в том, что мне только недавно Чубайс
