одном из фортов своей крепости... Тело его они бросили в море.
Арам Мкртчянц, член партии социалистов-революционеров, не был членом Совета. Он пришел на его собрание посетителем, как приходили десятки других лиц, он был арестован случайно, как арестовываются тысячи других лиц... Но они не освободили его. Потому ли, что из его глаз на них слишком ясно глядел беспощадно-ненавидящий враг, потому ли, что им нужен был еще один 'инородец' для их полицейской картины Совета, - они держали его полгода в тюрьме, без каких бы то ни было улик, без малейшего юридического основания, и затем поместили его сорок вторым в списке обвинительного акта.
Революционный социалист, Арам Мкртчянц вполне сознательно готов был разделить с нами перед каким-угодно трибуналом политическую и нравственную ответственность за деятельность Совета, и он настойчиво просил товарищей по процессу разрешить ему разделить с ними юридическую ответственность пред лицом суда.
Участников Совета политически соединяла с Мкртчянцем не случайность полицейского произвола, но единство революционного дела, тем не менее они сочли себя не вправе, хотя бы только номинально, ввести Мкртчянца в число членов выборной организации. Тогда он решил ограничиться на суде торжественным провозглашением своей солидарности с Советом во всем объеме его революционной работы.
Ему не довелось, однако, прибегнуть к этой манифестации. Судьба слишком скоро доставила ему случай в более прямой форме проявить свою беззаветную преданность делу революции.
Он принял участие в кронштадтском восстании, он был взят в плен после победы слепой солдатчины, он был судим судом военных мстителей, он был приговорен к смерти, ибо в распоряжении его судей не было более тяжкой кары, он был лишен прощального свидания с отцом, он был расстрелян на валу крепости. И тело его они бросили в море.
Случайный участник нашего процесса, но не случайный участник суровой борьбы, сорок второй в регистре судебной расправы, он оказался первым вырезан из регистра живых, - и в этом сборнике - имени и памяти его первое слово!
'История Сов. Раб. Деп.'*346 Петербург. 1906 г., изд. Н. Глаголева, стр. 5.
К ОПРОВЕРЖЕНИЮ ГР. ВИТТЕ*347
(Письмо в редакцию)
(4 ноября)
2 ноября, в день объявления в окончательной форме приговора по делу 'Совета Рабочих Депутатов', в 'Новом Времени' появилось 'письмо' графа Витте по вопросу об отношениях между Советом и бывшим главой октябрьского министерства. Письмо это не только касается нас, бывших членов Совета, лично, но имеет и несомненный общественный интерес. Мы считаем поэтому необходимым дать по поводу письма графа Витте нижеследующие разъяснения:
Граф Витте пишет: 'В мое отсутствие (нужно, повидимому, понимать: в мое пребывание за границей) рассматривалось в суде дело о Совете Рабочих Депутатов. Подсудимые и свидетели в видах защиты ссылались на меня, причем приводили сведения, иногда неточные, а в некоторых случаях вымышленные'. (Курсив наш.)
Граф Витте, таким образом, не только отвергает правильность приводившихся нами сведений, но и обвиняет нас в сознательном 'вымысле' - 'в видах защиты'. Мы стоим с ним на слишком разных плоскостях морали, чтобы чувствовать себя оскорбленными этим обвинением. Мы слишком отчетливо сознаем отличие нашей и графа Витте политической природы, чтобы счесть для себя допустимым выяснять бывшему премьеру те причины, которые делают для нас, представителей пролетариата, обязательным во всей нашей политической деятельности говорить правду. Но мы считаем вполне уместным сослаться здесь на речь г. прокурора. Профессиональный обвинитель, чиновник враждебного нам правительства, признал, что мы своими заявлениями и речами дали ему 'без боя' материал обвинения - обвинения, а не защиты - и назвал перед лицом суда наши показания правдивыми и искренними.
Правдивость и искренность - это качества, которых не только политические враги, но и профессиональные хвалители никогда не приписывали графу Витте.
В чем же собственно состояли неточные и вымышленные сведения, данные на суде? В опровержение их граф Витте считает себя 'вынужденным', прежде всего, заявить: 'Организация Совета Рабочих Депутатов и всех других союзов, имевших революционные цели, равно как устройство ими всех забастовок и доведения (?) рабочих масс до высшей революционной экзальтации совершилось (?) до 18 октября, когда я не стоял непосредственно у власти и, главным образом, - когда я находился в Америке'.
Мы не знаем, какие наши показания должны быть опровергнуты этими строками. Мы установили на суде, что Совет организовался 13 октября. Мы считаем достаточно известным, что граф Витте стал у власти 18 октября. Мы, совместно со свидетелями, выяснили, - и это признал г. прокурор в своей речи, - что то настроение, которое граф Витте называет революционной экзальтацией, пропитывало массы задолго до возникновения Совета. Ведь это именно то, что, повидимому, нужно графу Витте. Наконец, в наших объяснениях мы не ставили ни в какую связь революционное развитие многомиллионного класса с такими - смеем сказать - исторически ничтожными обстоятельствами, как пребывание господина Витте в Америке, его передвижение в Бьерке и, наконец, его вступление на пост премьера. В частности, мы не ставили ни в какую зависимость от планов и намерений графа Витте развитие октябрьской железнодорожной забастовки, сыгравшей решающую роль, хотя граф в своей борьбе за власть явно и открыто спекулировал на развитии 'смуты' и, принимая 11 октября руководителей железнодорожной стачки, называл их 'лучшими силами страны'. Это, разумеется, не помешало ему в декабре расстреливать их без суда.
Далее граф Витте говорит: 'Носаря-Хрусталева я в жизни не знал, никогда его не видал и не имел никакого желания его видеть'. Никто из подсудимых или свидетелей и не говорил, - ни 'в видах защиты', ни в других видах, - что граф Витте знал когда-либо в жизни Хрусталева, находился с ним в сношениях или хотя бы только видел его. Правда, один свидетель из среды либерального общества упомянул с чужих слов о выраженном будто бы графом Витте желании познакомиться с тогдашним председателем Совета Рабочих Депутатов. Но никто из нас, подсудимых, не придал этому сообщению никакого значения и не упомянул о нем в ходе процесса ни одним словом. Что же опровергает граф Витте?
'Совет Рабочих, - пишет граф в четвертом пункте своего опровержения, - был арестован и предан в руки правосудия, когда я был председателем совета министров, и тогда, когда правительством по совокупности обстоятельств, которые в то время переживал город Петербург, это было признано своевременным'. Что Совет Рабочих Депутатов был 'предан в руки правосудия', как выражается граф Витте, в то время, когда автор 'письма' был председателем совета министров, этого факта мы не имели ни причины, ни возможности опровергать. День ареста - 3 декабря 1905 года - был достаточно хорошо известен суду. Равным образом, мы не только не отрицали, что правительство арестовало нас лишь тогда, когда признало это 'своевременным', но, наоборот, настойчиво доказывали на суде, что власть, знавшая о Совете с самого его возникновения и считавшая в течение почти двух месяцев несвоевременным предавать его в так называемые руки правосудия, сделала это лишь по исследовании 'совокупности обстоятельств', имевших для ее борьбы за существование крайне важное политическое значение, но не имевших никакого отношения к вопросам уголовного права. Это значит, что власть не судила нас, - она боролась с нами на равных правах.
'Что касается вопроса, - говорит далее 'письмо', - правильно ли тогда действовало правительство или нет, то этот вопрос может быть обсужден беспристрастно впоследствии, когда улягутся страсти и выяснятся все обстоятельства'. Но ведь это опять-таки не опровержение, а подтверждение нашей основной точки зрения. В двух словах она сводится к тому, что борьба между Советом и официальной властью не есть вопрос права, что тут нет места суду, если не считать суда истории, что тот суд, который судил нас, был органом одной из заинтересованных сторон. Граф Витте говорит, что самый вопрос о том, правильно или неправильно поступило правительство, арестовав и предав нас 'в руки правосудия', может быть беспристрастно решен лишь впоследствии, когда улягутся страсти. Таким образом, граф Витте отказывает тому суду, который над нами состоялся, в праве считаться судом беспристрастным. Большего мы, разумеется, не можем требовать от главы правительства, предавшего нас в руки этого суда.
Теперь приведем пропущенный нами третий пункт 'письма', наиболее важный с фактической стороны и единственный, из четырех, опровергающий, а не подтверждающий наши объяснения на суде.
Граф Витте категорически заявляет, что 'с Советом Рабочих никогда ни в каких сношениях, ни официальных, ни частных, не находился'. На суде мы, действительно, говорили, что граф Витте дважды принимал официальную депутацию Совета, что он, по ее настоянию, распорядился о немедленном освобождении трех арестованных членов Совета, что он дал второй депутации письмо к градоначальнику. Граф Витте кратко и определенно говорит: 'я не имел ни официальных, ни частных сношений с Советом'. Что мы можем сказать по этому поводу? Немногое.
Мы, бывшие члены Совета Рабочих Депутатов, ныне приговоренные правительственным судом к лишению всех прав состояния, торжественно заявляем перед лицом страны: граф Витте говорит неправду.
Мы не знаем, говорит ли он это 'в видах защиты', - но он отрицает то, что было, и говорит неправду.
Собрание в несколько сот человек постановляет отправить депутацию к графу Витте, чтобы настоять на освобождении арестованных членов Совета. Депутация эта из трех лиц возвращается в
