тогда как инженерные и артиллерийские войска набираются, главным образом, из среды промышленных рабочих.
Мы видим, какую нерешительность проявляют Брестский и Белостокский пехотные полки в течение всех дней восстания. Они решаются удалить всех офицеров. Сперва примыкают к матросам, затем отпадают. Обещают не стрелять, но, в конце концов, совершенно подчиняются влиянию начальства и позорно расстреливают флотские казармы. Такую революционную неустойчивость крестьянской пехоты мы наблюдали впоследствии не раз на Сибирской железной дороге, как и в Свеаборгской крепости.
Но не только в сухопутной армии главную революционную роль играли технически обученные, т.-е. пролетарские ее элементы. То же явление мы наблюдаем и в самом флоте. Кто руководит 'мятежами' матросов? Кто поднимает красное знамя на броненосце? Матрос-техник, машинная команда. Промышленные рабочие в матросских блузах, составляющие меньшинство экипажа, владеют им, владея машиной, сердцем броненосца.
Трения между пролетарским меньшинством и крестьянским большинством армии проходят через все наши военные восстания, обессиливая и парализуя их. Рабочие приносят с собой в казарму свои классовые преимущества: интеллигентность, техническую выучку, решительность, способность к сплоченным действиям. Крестьянство приносит свою подавляющую численность. Армия механически преодолевает производственную разрозненность мужика посредством всеобщей воинской повинности, а его главный политический порок - пассивность - превращает в свое незаменимое преимущество. Если крестьянские полки и вовлекаются в революционное движение на почве своих непосредственных казарменных нужд, то они всегда склонны к выжидательной тактике и при первом же решительном натиске врага покидают 'мятежников' и позволяют снова впрячь себя в ярмо дисциплины. Отсюда вытекает, что методом военного восстания должно быть решительное наступление - без остановок, порождающих колебание и разброд; но отсюда же видно, что тактика революционного натиска встречает главное препятствие в отсталости и недоверчивой пассивности солдата-мужика.
Это противоречие со всей силой обнаружилось вскоре в разгроме декабрьского восстания, закончившем первую главу русской революции.
'1905'.
У ПОРОГА КОНТР-РЕВОЛЮЦИИ
'Для дурного правительства, - говорит проницательный консерватор Токвиль*62, - наиболее опасным является обыкновенно тот момент, когда оно начинает преобразовываться'. События все решительнее убеждали в этом графа Витте с каждым днем. Против него была революция - решительно и беспощадно. С ним не решалась итти открыто либеральная оппозиция. Против него была придворная камарилья. Правительственный аппарат дробился в его руках. И, наконец, он сам был против себя - без понимания событий, без плана, вооруженный интригой, вместо программы действий. А в то время как он беспомощно суетился, реакция и революция надвигались друг на друга.
'...Факты, даже взятые из дел департамента полиции, - говорит тайная записка, составленная в ноябре 1905 года по поручению гр. Витте для борьбы с 'треповцами', - с полной очевидностью показывают, что значительная часть тяжелых обвинений, возведенных на правительство обществом и народом в ближайшие после манифеста дни, имела под собою вполне серьезные основания: существовали созданные высшими чинами правительства партии для 'организованного отпора крайним элементам'; организовывались правительством патриотические манифестации и в то же время разгонялись другие; стреляли в мирных демонстрантов и позволяли на глазах у полиции и войск избивать людей и жечь губернскую земскую управу; не трогали погромщиков и залпами стреляли в тех, кто позволял себе защищаться от них; сознательно или бессознательно (?) подстрекали толпу к насилиям официальными объявлениями за подписью высшего представителя правительственной власти в большом городе, и когда затем беспорядки возникали, не принимали мер к их подавлению. Все эти факты произошли на протяжении 3 - 4 дней в разных концах России и вызвали такую бурю негодования в среде населения, которая совершенно смыла первое радостное впечатление от чтения манифеста 17 октября.
'У населения при этом создалось вполне твердое убеждение, что все эти погромы, так неожиданно и вместе с тем одновременно прокатившиеся по всей России, провоцировались и направлялись одной и той же рукой, и притом рукой властной. К сожалению, население имело весьма серьезные основания так думать'.
Когда курляндский генерал-губернатор телеграммой поддерживал ходатайство двадцатитысячного митинга о снятии военного положения, выражая при этом предположение, что 'военное положение не соответствует новой обстановке', Трепов уверенной рукою давал ему такой ответ: 'На телеграмму 20 октября. С вашим заключением о несоответствии военного положения новой обстановке не согласен'. Витте молча проглатывал это превосходное разъяснение своего подчиненного, что военное положение нимало не противоречит манифесту 17 октября, и старался даже убедить депутацию рабочих, что 'Трепов совсем не такой зверь, как о нем говорят'. Правда, под давлением всеобщего возмущения Трепову пришлось покинуть свой пост. Но заменивший его, в роли министра внутренних дел, Дурново был ничуть не лучше. Да и сам Трепов, назначенный дворцовым комендантом, сохранил все свое влияние на ход дел. Поведение провинциальной бюрократии зависело от него гораздо более, чем от Витте.
'Крайние партии, - говорит уже цитированная нами ноябрьская записка Витте, - приобрели силу потому, что, резко критикуя каждое действие правительства, они слишком часто оказывались правыми. Эти партии потеряли бы значительную часть своего престижа, если бы массы тотчас по распубликовании манифеста увидели, что правительство действительно решило пойти по новому, начертанному в манифесте пути, и что оно идет по нему. К сожалению, случилось совершенно обратное, и крайние партии имели еще раз случай важность которого почти невозможно оценить - гордиться тем, что они, и только они, правильно оценили значение обещаний правительства'.
В ноябре, как показывает записка, Витте это начал понимать. Но он не имел возможности применить к делу свое понимание. Написанная по его поручению для царя записка осталась неиспользованной*. /* Эта интересная записка напечатана в сборнике (разумеется, конфискованном): 'Материалы к истории русской контр-революции', С.-Петербург 1908./
Беспомощно барахтаясь, Витте отныне лишь тащился на буксире контр-революции.
Еще 6 ноября собрался в Москве земский съезд, чтоб определить отношение либеральной оппозиции к правительству. Настроение было колеблющимся, с несомненным, однако, уклоном вправо. Правда, раздавались радикальные голоса. Говорилось, что 'бюрократия способна не к творчеству, а лишь к разрушению'; что созидательную силу нужно искать в 'могучем рабочем движении, давшем манифест 17 октября'; что 'мы не хотим пожалованной конституции и примем ее лишь из рук русского народа'. Родичев, питающий непреодолимое пристрастие к ложно-классическому стилю, восклицал: 'Или всеобщее прямое избирательное право - или Думы не будет!'. Но, с другой стороны, на самом же съезде было заявлено: 'Аграрные беспорядки, забастовки, - все это порождает испуг; испугался капитал, испугались состоятельные люди, берут деньги в банках и уезжают за границу'. 'Глумятся над учреждением сатрапий как средством борьбы с аграрными беспорядками, возвышались отрезвляющие помещичьи голоса, - но пусть укажут конституционное средство против такого явления'. 'Лучше итти на какие угодно компромиссы, чем обострять борьбу'... 'Пора остановиться, восклицал впервые выступивший здесь на политическую арену Гучков, - мы своими руками подкладываем хворост в костер, который сожжет нас всех'.
Первые сведения о восстании севастопольского флота подвергли оппозиционное мужество земцев непосильному испытанию. 'Мы имеем дело не с революцией, заявил Нестор земского либерализма г. Петрункевич*63, - а с анархией'. Под непосредственным влиянием севастопольских событий стремление к немедленному соглашению с министерством Витте берет верх. Милюков делает попытку удержать съезд от каких-либо явных компрометирующих шагов. Он успокаивает земцев тем, что 'возмущение в Севастополе идет к концу, главные бунтовщики арестованы, и опасения, повидимому, преждевременны'. Тщетно! Съезд постановляет отправить депутацию к Витте, вручив ей для передачи графу резолюцию условного доверия, вставленного в оправу оппозиционно-демократических фраз. В это время Совет Министров при участии нескольких 'общественных деятелей' из правого, либерального крыла обсуждал вопрос о системе выборов в Государственную Думу. Так называемые 'общественные деятели' стояли за всеобщее избирательное право, как за печальную необходимость. Граф доказывал преимущества постепенного усовершенствования гениальной системы Булыгина. Ни к каким результатам не пришли, и с 21 ноября Совет Министров обходился уже без помощи господ 'общественных деятелей'. 22 ноября земская депутация в составе г.г. Петрункевича, Муромцева*64 и Кокошкина*65 вручила графу Витте земскую ноту и, не дождавшись в течение семи дней никакого ответа, с позором вернулась в Москву. Вдогонку ей прибыл ответ графа, написанный в тоне сановно-бюрократической надменности. Задача Совета Министров заключается-де прежде всего в исполнении высочайшей воли; все, что идет за пределы манифеста 17 октября, должно быть отметено; от исключительных положений не позволяет отказаться смута; по отношению к общественным группам, не желающим поддерживать правительство, последнее заинтересовано лишь в том, чтоб эти последние
