еслиб они стояли за всеобщее избирательное право, должны были бы в собственных политических интересах жирным шрифтом напечатать его в своей программе. Они этого не сделали. Значит, они не хотят всеобщего избирательного права.
Один из участников съезда черниговский 'радикал' г. Хижняков*33, гласный черниговского земства, доказывал на собрании киевского литературно- артистического общества*34, что резолюции земского съезда не противоречат требованию всеобщего избирательного права. Г. Хижняков рассуждал схоластически. Он забывал или не знал, что кроме формальной логики есть еще логика политическая, для которой умолчание иногда равносильно отрицанию. И это лучше всего подтвердил вскоре сам г. Хижняков, когда подписал резолюцию черниговского земства, требующую созыва не представителей народа, а представителей земств и дум. Дальше этого не шел в своих стремлениях и съезд. Неопределенностью формулировки он лишь прикрывал умеренность и узость своих требований.
Впрочем в резолюциях съезда есть пункт, который дает повод утверждать, что земцы не только не отвергли всеобщего избирательного права, но и положительно высказались за него. 7 пункт говорит: 'Личные гражданские и политические права всех граждан России должны быть равны'.
Политические права - ведь это права на участие в политической жизни страны, т.-е. прежде всего избирательные права. Земский съезд решил, что эти права должны быть равны.
Не прав ли в таком случае другой 'радикал', Водовозов*35, который на упомянутом уже собрании литературно-артистического общества следующим образом возразил социал-демократу, обвинявшему земцев за их умолчание о всеобщем голосовании: 'Я безусловно протестую против речи недовольного оратора. Пункт седьмой говорит о равенстве личных общественных и политических прав. Если бы вы были более знакомы с государственной наукой, - говорил г. Водовозов, - вы увидели бы, что формула эта разумеет всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право'!
Г. Водовозов, бесспорно, очень близко знаком с государственной наукой. Но он делает из своих знаний крайне дурное употребление: он вводит своих слушателей в обман.
Бесспорно, равенство политических прав, если брать его всерьез, означает, что избирательные права граждан должны быть равны. Но столь же бесспорно, что пункт 7 ограничивает это равенство только гражданами, не распространяя его на гражданок. Или же г. Водовозов скажет, что земцы имеют в виду и женщин? Нет, он этого не скажет. Таким образом, пункт 7 не означает всеобщего избирательного права.
Но он не означает также прямого избирательного права. Избирательные права граждан могут быть равны, но конституция может предоставить им выбирать выборщиков второй степени, с тем, чтобы те выбирали, в свою очередь, выборщиков третьей степени, а уж эти последние - 'народных представителей'. Эта система убийственна для народа, потому что господствующим классам легче повлиять на небольшой круг отцеженных выборщиков, чем на народные массы*. /* Недаром говорят, что г. Витте*36, ожидающий своей 'очереди', подготовляет проект конституции с двухстепенными выборами./
Далее, равенство избирательных прав само по себе ровно ничего не говорит о тайном голосовании. А между тем эта техническая сторона дела имеет громадное значение для всех зависимых, подначальных, экономически- угнетенных слоев народа. И особенно в России с ее вековыми навыками произвола и рабства. При наших варварских традициях система открытого голосования может надолго свести к нулю значение всеобщего избирательного права!
Мы сказали, что из пункта 7 логически вытекает лишь равное избирательное право для мужчин. Но земцы поторопились показать, что, наперекор указаниям государственной науки г. Водовозова, они не связывают себя даже и этим обязательством. Равенство политических прав относится, конечно, не только к будущему парламенту, но и к земствам и думам. А между тем п. 9 требует лишь, 'чтобы земское представительство было организовано не на сословных началах и чтобы к участию в земском и городском самоуправлении были привлечены по возможности (sic!) все наличные силы местного населения'. Таким образом, равенство политических прав будет применяться только 'по возможности'. Определенно земцы высказываются лишь против сословного ценза, но они допускают полную 'возможность' ценза имущественного. И уж во всяком случае нет никакого сомнения в том, что за чертой политического равноправия окажутся все, кто не отвечает тому или иному цензу оседлости, а этот ценз по всему характеру своему направлен против пролетариата.
Итак, вопреки заверениям 'демократов' из оппортунизма и 'демократов' из политического лицемерия, п. 7 не означает на деле ни всеобщего, ни прямого, ни равного, ни тайного права голоса. Другими словами, он ничего не означает. Это политический фальшфейер, который должен обмануть простаков и послужить орудием обмана в руках оппортунистических развратителей политического сознания.
Но если бы даже равенство политических прав было так богато значением, как хочет думать государственная наука г. Водовозова, оставалось бы еще спросить: вкладывали ли сами земцы в эти слова то содержание, которое вкладывает 'наука'? Конечно, нет. Если бы у них действительно была демократическая мысль, они бы сумели ее выразить в ясной политической форме. Недаром же, надеемся, один из секретарей земского съезда, тамбовский радикал Брюхатов*37, комментирует в демократической 'Нашей Жизни'*38 7 пункт в том смысле, что 'народ получит всю полноту прав гражданских и необходимых (sic!) политических'*. Кто компетентен делить политические права на необходимые и не необходимые, об этом радикальный земец и демократическая газета хранят сосредоточенное молчание... /* 'Наша Жизнь', N 2./
Тот, кто действительно выдвигает демократические требования, всегда рассчитывает на массу и к ней апеллирует.
А масса не знает дедукций и софизмов государственного права. Она требует, чтобы с ней говорили ясно, чтобы вещи называли своими именами, чтобы ее интересы ограждались точно формулированными гарантиями, а не оставлялись на усмотрение услужливых истолкователей.
И мы считаем своей политической обязанностью развивать в массе недоверие к тому, ставшему второй природой нашего либерализма, эзоповскому языку, за которым укрывается не только политическая 'неблагонадежность', но и политическая недобросовестность!..
II. Самодержавие царя или самодержавие народа?
Каков же будет тот государственный строй, участие в котором народа либеральная оппозиция считает нужным лишь 'по возможности'? Земские резолюции не только не говорят о республике - одно лишь сопоставление земской оппозиции с требованием республики дико звучит для уха! - они не только не говорят об уничтожении или ограничении самодержавия, они не произносят в своем манифесте даже слова 'конституция'.
Правда, они говорят о 'правильном участии народного представительства в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации', - следовательно, они имеют в виду конституцию. Они только избегают ее имени. Стоит ли в таком случае над этим останавливаться?
Мы думаем, что стоит. Европейская либеральная пресса, которая одинаково ненавидит русскую революцию и симпатизирует русскому земскому либерализму, с восторгом останавливается пред этим полным такта умолчанием земской декларации: либералы сумели выразить, чего они хотят, избегнув в то же время слов, которые могли бы создать для Святополка невозможность принятия земских решений.
В этом - совершенно верное объяснение, почему земская программа молчит не только о республике, которой земцы не хотят, но и о 'конституции', которой они хотят. Формулируя свои требования, земцы имели в виду исключительно правительство, с которым они должны вступить в соглашение, а не народную массу, к которой они могли бы апеллировать.
Они вырабатывали пункты торгово-политического компромисса, а не директивы политической агитации.
Они ни на минуту не сходили со своей антиреволюционной позиции, - и это ясно выступает не только из того, что они говорят, но и из того, о чем они умалчивают.
В то время как реакционная печать твердит изо дня в день о преданности народа самодержавию и - в лице 'Московских Ведомостей' - неустанно повторяет, что 'истинный' русский народ не только не требует конституции, но даже и не знает этого заморского слова, земские либералы не осмеливаются произнести это слово, чтоб довести его до сведения народа. За этим страхом перед словом скрывается страх перед делом: борьбой, массой, революцией.
Повторяем. Кто хочет, чтоб его поняла масса, чтоб она была с ним, тот должен прежде всего свои требования выражать ясно и точно, всему давать надлежащее имя, конституцию называть конституцией, республику республикой, всеобщее избирательное право - всеобщим избирательным правом.
Русский либерализм вообще и земский в частности никогда не порывал и теперь не порывает с монархией.
Наоборот, он стремится доказать, что именно в нем, либерализме, единственное спасение монархии.
'Жизненные интересы Престола и народа, - пишет в 'Праве' кн. С. Трубецкой*39, - требуют, чтобы бюрократическая организация не узурпировала полновластия, чтобы она перестала быть фактически бесконтрольной и безответственной... А это, в свою очередь, возможно лишь при помощи организации, стоящей вне бюрократии, при помощи действительного приближения народа к Престолу - живому средоточию власти'*40...*. /* 'Право', N 44./
Земский съезд не только не отрекся от монархического принципа, но положил в основу всех своих резолюций
