Лениным – тогда, в разгар гражданской войны, – нам обоим было не до фракционных теоретических воспоминаний. Но А. А. Иоффе в тот именно период имел с Лениным беседу о теории перманентной революции. Об этой беседе Иоффе рассказал в своем предсмертном письме ко мне (см. «Моя жизнь», изд. «Гранит», т. II, стр. 284). Можно ли показание А. А. Иоффе истолковать таким образом, что Ленин в 1919 году впервые ознакомился с «Итогами и перспективами» и признал правильность заключавшегося в них исторического прогноза? На этот счет я ничего не могу предложить, кроме психологических догадок. Убедительность этих последних зависит от оценки спорного вопроса по существу. Слова А. А. Иоффе о том, что Ленин признал мой прогноз правильным покажутся непонятными человеку, воспитанному на теоретическом маргарине послеленинской эпохи. Наоборот, кто продумает действительное развитие мысли Ленина в связи с развитием самой революции, тот поймет, что Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать новую оценку теории перманентной революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в целом.
Для того, чтобы признать в 1919 г. мой прогноз правильным, Ленину не было никакой надобности противопоставлять мою позицию своей собственной. Ему достаточно было взять обе позиции в их историческом развитии. Незачем здесь снова повторять, что то конкретное содержание, которое Ленин давал каждый раз своей формуле «демократической диктатуры» и которое вытекало не столько из этой гипотетической формулы, сколько из анализа реальных изменений в соотношении классов, – что это тактическое и организационное содержание навсегда вошло в инвентарь истории, как классический образец революционного реализма. Почти во всех тех случаях, по крайней мере, во всех важнейших, где я тактически или организационно противопоставлял себя Ленину, правота была на его стороне. Именно поэтому я не видел никакого интереса вступаться за свой старый исторический прогноз, пока могло казаться, что дело касается только исторических воспоминаний. Вернуться к вопросу я увидел себя вынужденным только в тот момент, когда эпигонская критика теории перманентной революции стала не только питать теоретическую реакцию во всем Интернационале, но и превратилась в орудие прямого саботажа китайской революции./
Было бы, однако, опрометчиво думать, что «ленинизм» Ленина в этом именно и состоит. А таков, по- видимому, взгляд Радека. Во всяком случае разбираемая мною статья его свидетельствует не только о том, что основных моих работ у него нет «под рукой», но и о том, что он как будто никогда не читал их, а если и читал, то давно, до октябрьского переворота, и во всяком случае, очень немногое удержал в памяти.
Этим дело, однако, не ограничивается. Если в 1905 или в 1909 г. допустимо и даже неизбежно было полемизировать друг с другом по поводу отдельных злободневных тогда статей и даже отдельных фраз в отдельных статьях, особенно в условиях раскола, – то теперь, при ретроспективном обзоре гигантского исторического периода, нельзя же революционеру-марксисту не поставить перед собой вопрос: как обсуждаемые формулы применялись на практике, как они преломлялись и истолковывались в действии? Какова была тактика? Если б Радек дал себе труд перелистать хотя бы две книги «Нашей первой революции» (т. II-й моих «Сочинений»), он не отважился бы написать свою нынешнюю работу, во всяком случае выкинул бы из нее целый ряд своих размашистых утверждений. По крайней мере, я хочу надеяться на это.
Так, Радек прежде всего узнал бы из этих двух книг, что перманентная революция отнюдь не означала для меня в политической деятельности перепрыгивание через демократический этап революции, как и через более частные ее ступени. Он убедился бы, что, несмотря на то, что весь 1905 год я нелегально провел в России, без связи с эмиграцией, я задачи очередных этапов революции формулировал совершенно однородно с Лениным; он узнал бы, что основные воззвания к крестьянам, выпущенные центральной большевистской типографией в 1905 году, были написаны мной; что редактировавшаяся Лениным «Новая Жизнь» в редакционной заметке решительно взяла под защиту мою статью о перманентной революции в «Начале»; что ленинская «Новая Жизнь», а иногда и Ленин лично неизменно поддерживали и защищали те политические постановления Совета Депутатов, автором которых я был и по которым я в девяти случаях из десяти выступал докладчиком; что после декабрьского разгрома я написал из тюрьмы тактическую брошюру, в которой центральную стратегическую проблему усматривал в сочетании пролетарского наступления с аграрной революцией крестьянства; что Ленин напечатал эту брошюру в большевистском издательстве «Новая волна», передав мне через Кнунианца очень энергичное одобрение; что на лондонском съезде 1907 года Ленин говорил о «солидарности» моей с большевизмом во взглядах на крестьянство и либеральную буржуазию. Все это для Радека не существует: очевидно, и этого не было «под рукой».
Как же, однако, обстоит дело у Радека с работами самого Ленина? Не лучше или немногим лучше. Радек ограничивается только теми цитатами, которые Ленин направлял против меня, сплошь да рядом имея в виду не меня, а других (напр., Бухарина и Радека: откровенное указание на этот счет имеется у самого же Радека). Ни одной новой цитаты против меня Радеку привести не удалось: он просто использовал готовый цитатный материал, который ныне почти у каждого гражданина СССР имеется «под рукой». Радек прибавил к этому лишь несколько цитат, где Ленин втолковывает анархистам и социалистам-революционерам прописные истины о различии между буржуазной республикой и социализмом, причем у Радека выходит так, будто и эти цитаты направлены против меня. Невероятно, но тем не менее это так!
Радек совершенно обходит те старые заявления Ленина, в которых он очень сдержанно, очень скупо, но с тем большим весом, констатирует солидарность мою с большевизмом в основных революционных вопросах. Надо ни на минуту не забывать, что эти заявления делались Лениным в условиях, когда я не принадлежал к большевистской фракции, и когда Ленин беспощадно (и совершенно справедливо) нападал на меня за примиренчество, – не за перманентную революцию, где он ограничивался эпизодическими возражениями, а за примиренчество, за готовность надеяться на эволюцию меньшевиков влево. Ленин заботился о борьбе с примиренчеством гораздо больше, чем о «справедливости» отдельных полемических ударов по «примиренцу» Троцкому.
Защищая от меня в 1924 г. поведение Зиновьева в Октябре, Сталин писал:
'Тов. Троцкий не понимал писем Ленина (по поводу Зиновьева.
Формулировка мысли здесь грубиянская: «стиль – это человек», но существо мысли правильное, хоть и меньше всего подходит как раз к октябрьским разногласиям, которые не похожи на «муху». Но если Ленин прибегал к «педагогическим» преувеличениям и к превентивной полемике по отношению к ближайшим сочленам собственной фракции, то тем более – по отношению к человеку, стоявшему тогда вне большевистской фракции и проповедовавшему примиренчество. Радек даже и не подумал внести в старые цитаты этот необходимейший поправочный коэффициент.
В предисловии 1922 года к своей книге «1905», я писал, что предвиденье возможности и вероятности диктатуры пролетариата в России раньше, чем в передовых странах, оправдалось на деле через 12 лет. Радек, следуя не очень привлекательным образцам, изображает дело так, как если бы я этот прогноз противопоставлял стратегической линии Ленина. Между тем из «Предисловия» совершенно ясно, что я беру прогноз перманентной революции в тех его основных чертах, в которых он совпадает со стратегической линией большевизма. Если я в одном из примечаний говорю о «перевооружении» партии в начале 1917 года, то не в том смысле, что Ленин признал предшествующий путь партии «ошибочным», а в том, что Ленин, к счастью для революции, прибыл, хоть и с запозданием, но все же достаточно своевременно в Россию, чтобы научить партию отказаться от изжившего себя лозунга «демократической диктатуры», за который продолжали цепляться Сталины, Каменевы, Рыковы, Молотовы и пр. и пр. Если Каменевы возмущались упоминанием о «перевооружении», то это понятно, ибо оно производилось против них. А Радек? Он стал возмущаться только в 1928 году, т. е. после того, как сам стал сопротивляться необходимому «перевооружению» китайской компартии.
Напомню Радеку, что мои книги «1905» (вместе с криминальным «Предисловием») и «Октябрьская революция» играли при Ленине роль основных исторических учебников по обеим революциям. Они выдержали тогда несчетное число изданий на русском и на иностранных языках. Никто никогда не говорил мне, что в моих книгах есть противопоставление двух линий, ибо тогда, до ревизионистской смены вех
