низменной плоскости. Они обходятся без психологии. С них достаточно инквизиционного аппарата.
На дальнейший вопрос Вышинского Ромм отвечает: 'Да, я согласился присылать интересующую Троцкого информацию'. Но в мае 1934 года Ромм выполнил 'последнее поручение'. После убийства Кирова он решил 'прекратить активную работу'. Именно поэтому он не посылал мне информации из Соединенных Штатов. Каюсь, я этого совершенно _не заметил... Среди моих американских друзей имеются люди высокой научной и политической квалификации, которые в любое время готовы меня информировать обо всех вопросах, входящих в круг моих интересов. Обращаться за информацией к Ромму у меня не было, следовательно, оснований... если не считать, конечно, потребности сообщить ему о моей 'пораженческой' программе.
Весь этот эпизод включен, по-видимому, в показания Ромма -- а может быть, и весь Ромм включен в процесс -- уже после того, как выяснилось, что я переселяюсь в Америку. Воображение ГПУ стремилось обогнать тот танкер, который перевозил меня из Осло в Тампико. Правительство Соединенных Штатов сразу получило таким путем предупреждение: в самом Вашингтоне орудовал 'троцкистский' агент Ромм, который 'согласился' посылать мне информацию. Какую? Совершенно ясно: угрожающую жизненным интересам Соединенных Штатов. Радек углубил предупреждение: в мою программу входило, по его словам, 'обеспечить Японию нефтью на случай войны с Соединенными Штатами' (Заседание 23 января). Поэтому я, очевидно, и выбрал в качестве средства передвижения из Осло в Тампико танкер -- как необходимый инструмент в дальнейших операциях с нефтью. На ближайшем процессе Ромм, вероятно, вспомнит, что я поручал ему закупорить Панамский канал и направить Ниагару на затопление Нью-Йорка -- все это в часы, свободные от его занятий как корреспондента 'Известий'... Неужели же все эти люди так глупы? Нет, конечно, вовсе не глупы, но их мысль деморализована вконец режимом тоталитарной безответственности.
При сколько-нибудь внимательном чтении каждый вопрос Вышинского заранее компрометирует ответ Ромма. Каждый ответ Ромма является уликой против Вышинского. Весь диалог в целом пятнает процесс. Серия этих процессов непоправимо порочит систему Сталина. А между тем мы не сказали еще самого главного. Что показания Ромма ложны, очевидно для каждого не слепого и не глухого человека из них самих. Но в нашем распоряжении имеются доказательства, пригодные да
же для слепых и глухих. Я не был в Буа де Булонь в конце июля 1933 г. Я не мог там быть. Я находился в это время за 500 километров от Парижа, на берегу Атлантического океана в качестве больного. Об этом я сообщал уже кратко через 'Нью-Йорк Таймс' (17 февраля 1937 г.). Здесь я хочу изложить весь этот эпизод с большей подробностью: он этого заслуживает!
24 июля 1933 года итальянский пароход 'Болгария', везший меня, мою жену и четырех сотрудников (два американца: Сара Вебер191 и Макс Шахтман, француз Ван Ейженорт, немецкий эмигрант Адольф192), должен был пристать к марсельской пристани. После более чем четырехлетнего проживания в Турции мы переселялись в Западную Европу. Нашему въезду во Францию предшествовали длительные хлопоты. Главное место в них занимала ссылка на мое здоровье. Давая разрешение на въезд, правительство Даладье проявляло, однако, осторожность: оно опасалось покушений, манифестаций и других инцидентов, особенно в столице. 29 июня 1933 года министр внутренних дел Шотан193 сообщил письменно депутату Анри Герню, что мне 'по соображениям здоровья предоставлено право жить в одном из южных департаментов, а затем обосноваться на Корсике'. (Корсику я сам условно назвал ранее в одном из моих писем). Таким образом, с самого начала речь шла не о столице, а об одном из отдаленных департаментов. У меня не могло быть ни малейшего побуждения нарушать это условие, так как сам я был достаточно заинтересован в 'том, чтоб избегнуть во время моего пребывания во Франции каких бы то ни было осложнений. Самую мысль о том, что я сейчас же по вступлении на французскую почву мог в нарушение соглашения скрыться с глаз полиции и тайно направиться в Париж -- для ненужного свидания с Роммом! -приходится поэтому заранее отвергнуть как фантастическую. Нет,. дело происходило совсем иначе...
Ободренная победой Гитлера в Германии реакция во Франции поднимала голову. Против моего въезда в страну велась бешеная кампания такими газетами, как 'Матен', 'Журналь', 'Либерте', 'Эко де Пари' и пр. Наиболее пронзительно звучал в этом хоре голос 'Юманите'. Французские сталинцы еще не получили приказа признать социалистов и радикалов своими 'братьями'. О, нет! Даладье третировался тогда Коминтерном как радикал-фашист. Леон Блюм, оказавший Даладье поддержку, клеймился как социал- фашист. Что касается меня, то я, по назначению из Москвы, выполнял функции агента американского, британского и французского империализма. Как коротка человеческая память!.. Инкогнито, под которым мы заняли наши места на пароходе, оказалось, разумеется, в пути раскрыто. Можно было опасаться манифестаций на мар-сельской пристани со стороны фашистов и, еще скорее, со сто
роны сталинцев. У наших друзей во Франции были все основания заботиться о том, чтоб мой въезд не сопровождался никакими инцидентами, которые могли бы затруднить дальнейшее проживание в стране. Чтоб обмануть бдительность врагов, нашими друзьями, в том числе и сыном, успевшим перебраться из гитлеровской Германии в Париж, разработана была сложная стратагема, которая, как показывает последний московский процесс, блестяще удалась.
Пароход 'Болгария' был остановлен радиограммой из Франции за несколько километров от марсельской гавани при встрече с моторной лодкой, в которой находились мой сын, француз Раймонд Молинье194, комиссар 'Сюрте женераль'195 и два лодочника. За остановку парохода на три минуты уплачена была, насколько помню, сумма в тысячу франков. В пароходном журнале этот эпизод, конечно, записан, кроме того, он был тогда же отмечен всей мировой прессой. Сын поднялся на борт и вручил одному из моих сотрудников, французу Ван Эйженорту готовую письменную инструкцию. В моторную лодку сошли только мы с женой. В то время как четыре наши спутника продолжали путь на Марсель со всем багажом, наша лодка пристала в укромном месте Кассис, где нас ждали два автомобиля и двое французских друзей: Лепренс и Ласте. Не задерживаясь ни на минуту, мы сразу же отправились из Марселя на запад с уклоном к северу, к устью Жиронды, в деревню Сент-Пале, под Руйаном, где для нас заранее была снята дача на имя Молинье. По дороге мы ночевали в отеле. Записи в отеле установлены и предъявлены мною Комиссии.
Отмечу, что весь наш багаж сдан был в Турции ради соблюдения инкогнито на имя Макса Шахтмана. И сейчас еще на деревянных ящиках, в которых доставлены мои книги и бумаги в Мексику, сохранились инициалы М. Ш. Но ввиду раскрытия нашего инкогнито для агентов ГПУ в Марселе не могло уже быть тайной, что багаж принадлежит мне, и т. к. мои сотрудники вместе с багажом взяли направление на Париж, агенты ГПУ сделали вывод, что мы с женой в автомобиле или в аэроплане также направились в столицу Франции. Не надо забывать, что в тот период отношения между советским правительством и французским оставались еще крайне натянуты. Печать Коминтерна утверждала даже, будто я прибыл во Францию со специальной миссией: помогать тогдашнему премьеру Даладье, нынешнему военному министру, в подготовке... военного вторжения в СССР. Как коротка человеческая память!.. Между ГПУ и французской полицией не могло быть, следовательно, близких отношений. ГПУ знало обо мне только то, что печаталось в газетах. Ромм мог знать только то, что знало ГПУ. Между тем печать сейчас же после нашей высадки утратила наш след.
На основании розысков в телеграммах собственных корреспондентов того периода редакция 'Нью-Йорк таймс' писала 17 февраля текущего года: 'Судно, которое доставило г. Троцкого из Турции в Марсель в 1933 году, причалило после того, как он секретно сошел на берег согласно телеграмме из Марселя в 'Нью-Йорк таймс' от 25 июля 1933 года. Он перешел на моторную лодку в трех милях от пристани и высадился в Кассисе, где дожидался автомобиль... В то время получались противоречивые сообщения, что г. Троцкий отправился в Корсику, на целебные воды Руйана, в центре Франции, подле Виши, или, наконец, в это последнее место'. Эта справка, делающая честь точности корреспондента газеты, полностью подтверждает предшествующее изложение. Уже 24 июля печать терялась в догадках насчет нашей дальнейшей судьбы. Положение ГПУ, приходится признать, было чрезвычайно затруднительно.
Организаторы подлога рассуждали примерно так: Троцкий не мог не провести в Париже хоть несколько дней, чтоб урегулировать свое положение и найти для себя место жительства в провинции. ГПУ не знало, что все вопросы были урегулированы заранее и что дача для нас была снята еще до нашего приезда. С другой стороны, Сталин, Ежов, Вышинский боялись откладывать свидание с Роммом на август или на более поздний месяц: нужно было ковать железо, пока горячо. Таким путем эти осторожные и предусмотрительные люди выбрали для свидания конец июля, когда я, по всем их соображениям, не мог не быть в Париже. Но здесь-то они как раз и просчитались. В Париже мы не были. В сопровождении сына и трех французских друзей мы, как уже сказано, 25 июля прибыли в Сент-Пале подле Руйана. Как бы для того,
