- Ты что салага оху..., да я тебя уставом зае..., ты у меня будешь очки (в смысле армейские унитазы) драить.
На это можно представить ещё пару статей. Мыть унитазы не является обязанностью военнослужащего и такой приказ можно опротестовать. Но не увлекайтесь этим, как бы ни прослыть стукачом. Хотя за пререкания с прапорщиками и офицерами, возможно, получите одобрение, но за это может быть наказан весь взвод или рота вместе с сержантами. Тут вновь придётся испытывать себя на прочность как физически, так и морально. А закон в нашей стране почему-то стоит не на стороне правды. Так что как были срочники мясом, так им и быть и служить, пока не перевернётся всё с головы, на ноги дав возможность законодателям и другим лицам думать не седалищем, а головой.
Так я попал в гражданскую больницу города Коврова. Оказалось всё не так уж плохо. 'У Вас товарищ солдат корь! Обычно ею болеют в детстве, без особых осложнений. А вот чем взрослее человек, тем болезненнее эта болезнь переноситься' - сказал врач во время обхода на следующий день. Около двух недель проведённых в медицинском учреждении, в палате со страшной табличкой на входной двери 'Вирусный гепатит', моя душа находилась в тоске и смятении. Большинство времени тело находилось в спячке. Остальное же время я проводил в написании рассказа вдруг пришедшего в воспалённую голову вместе с одним из беспокойных снов, а так же сочинении стихов и созерцании местности в окно. Часто под окнами больницы с той стороны, где лежали солдаты, появлялись малолетние шалавы в неприлично коротких юбках, крутили задницами дразня военнослужащих. Такие девушки вызывали у меня отвращение, полные пустышки, предназначенные лишь для беспорядочной половой жизни. Они пользовались безвыходным положением военнослужащих, так как на гражданке как бы они не вели себя, мужчины и подростки для общения предпочитали более взрослых девушек, а так же поумнее, чем эти малолетние сыкухи. За них можно ведь в тюрьму сесть, где осуждённых по таким статьям непременно 'опускают', делая пид... (особами мужского пола нетрадиционной сексуальной ориентации). Я же общался с одной из медсестёр по имени Евгения, с которой вечерами, когда доктора уходили, закрывался в одной из пустующих палат и общался, представляя огни большого города, по имени Москва. Она чувствовала себя тоскливо и одиноко в этом периферийном городке. Поэтому мы давали друг другу частичку самих себя, общаясь наедине без посторонних лиц. Но всё хорошее как всегда кончается. Две недели пролетели как один день, и вот я снова оказался в роте. Но благодаря болезни моральную разгрузку всё же получил и написал несколько замечательных стихотворений, на мой взгляд.
Попрощавшись беглым взглядом с палатой и стенами больницы любезно приютившей меня в своих заботливых объятиях, я надел истоптанные солдатские сапоги и в сопровождении младшего сержанта своего подразделения поплёлся прочь по пыльной и раскаленной солнцем просёлочной дороге. Почти обесцветившийся камуфляж не столько от стирки, сколько от плохого качества краски и ткани висел на плечах как мешковина, покрываясь новыми мокрыми и липкими разводами пота. По сторонам шныряли легко доступные полуобнажённые красотки, сводя с ума своими обворожительными формами. И кто сказал, что бром помогает солдату не думать об этом, убивая потенцию? Ерунда! О как же хотелось, бросив все уставы и эту принудительную службу, броситься в распутство с одной из этих крошек. Но чувство здравого смысла не давало сделать этого.
И вот снова КПП Гвардейской учебной дивизии показавшись за поворотом, предательски заскрипело своими ржавыми воротами, открывая взору часть спортивной площадки и учебного корпуса. Ноги нехотя засеменили, спотыкаясь о камни и как бы предвидя предстоящие события, начали болеть из-за сбившихся мокрых портянок в сапогах на размер больших необходимого.
В казарме всё было по-прежнему. А вот с моей каптёркой произошли предвиденные неприятности. Естественно я не досчитался кое-чего из инвентаря, и других вещей. Ну, вообщем то ничего удивительного, так как ответственный за всё это был я. И не кому в голову, конечно же, не пришло сохранить всё в целости и сохранности. Да это и не страшно сослуживцы выручили, и вся штатная численность инвентаря была восстановлена, но хитрый прапорщик уготовил мне неприятный сюрприз. Дело в том, что не за долго до болезни, прапор попросил меня поставить в каптёрке канистру с бензином, якобы из его личных запасов. Когда же я вернулся из больницы, он попросил принести её. Канистры в каптёрке и след простыл. Я ещё тогда всё обыскал, но не нашёл. Прапор уже загонял дневальных, вызывая меня к себе.
- Что сынок, нет канистры?
-Никак нет товарищ старший прапорщик, как в землю провалилась.
- Ну, ты мне за это ответишь. Чтобы завтра была канистра, наполненная бензином 92-м, понял? Не-то я тебе устрою жизнь по уставу. Очки будешь драить на счёт, чтобы в одно дунул, а в другом откликалось. Ты смотри если не будет канистры или денег поедешь у меня в самую жо..., к белым медведям или в СКВО.
К вечеру после смены нарядов я узнал от сослуживцев, что эту канистру старый прапор сам унёс, а на мне видимо хочет поживиться. За свою прямолинейность я в дальнейшем и поплатился. На следующий день, когда, подойдя к старшине, напомнил ему о том, что он сам забрал из каптёрки свою канистру и видимо об этом забыл.
Злости прапора не было предела. За такую наглость он снял с наряда одного из дневальных по роте и заставил стоять меня длительное время на тумбочке дневального и возвращаясь в казарму всё время ставил невыполнимые задачи. На счастье к вечеру он умотал домой и старый дневальный встал обратно на пост вместо меня до утра. А утром на потеху всем я изображал сильно уставшего и не выспавшегося курсанта-духа.
Нас еб...(имеют),
А мы крепчаем!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Отправка в войска
Мы стали крепче духом и поправили свою физическую форму. Жёсткие условия службы сделали своё дело. Те, кто не умел подтягиваться делал это. Кто сильно переживал от резкой перемены в жизни, смерился с судьбой и потихоньку начинал смотреть на всё по проще вооружившись, простой солдатской поговоркой: 'Нас имеют, а мы крепчаем' (слово - имеют, заменено как более мягкое). Первые полгода службы миновали, обучение воинской специальности закончилось, теперь мы худо-бедно разбирались в комплексной радиостанции Р-142 и могли командовать как экипажем КШМ, так и взводом или отделением. Началась отправка в войска, где из курсантов мы должны были перерасти в рядовых либо ефрейторов и младших сержантов. В роту стали приезжать покупатели (офицеры, набирающие личный состав для прохождения службы в их подразделениях), увозя с собой новоиспечённых специалистов. Это был тяжёлый момент, так как служба в войсках начиналась с нуля за тем исключением, что мы хорошо знали уставы ВС РФ. Для многих из нас это был роковой момент. Об этом я узнал от своих товарищей оставшихся в учебке и переведённых в РУБВиТ.
- Здорово братишка.
Что могу сказать, оценив твоё положение, в принципе нормально. Я рад, что ты не падаешь духом, несмотря на всё происходящее. Ну а армейские напряги, были, есть и будут, без них никуда....
.... Пришло письмо от Андрюши Стольникова. Так вот он пишет, что Пашка Вихарев, помнишь такого? - так вот он повесился. Сначала вроде бы как убежал. Его нашли и отправили в другую часть, а он там ... Видишь чего происходит?
Да для многих новое место службы было чудовищно. Ведь мы сменили устав на устав вперемешку с дедовщиной. В моем полку связи то же были не единичные случаи дезертирства. Просто-напросто парни в свои 18-19 лет не выдерживали такого давления со стороны офицеров и старослужащих. Никого не интересует психологическая неустойчивость срочников. Родина приказала и взяла на свои нужды, не отбившиеся от призыва молодые души с неустойчивой психикой. Дескать, не беда, место автомата в руки тряпку и вперёд защищать мир и покой граждан РФ.
Рота с каждым днём всё уменьшалась и уменьшалась. Учебные занятия закончились, остатки роты пропадали в суточных нарядах всё чаще. Порой с кем-либо из своего взвода не виделись по 4-6 дней. Оставались в нарядах на вторые, третьи сутки. А снег беспощадно засыпал землю, не давая курсантам отдыха не днём, не ночью. Возвращаться из суточных нарядов в казарму не хотелось. Ночью по приказам офицеров сержанты поднимали курсантов и загоняли к штабу, на плац и другие места бороться со стихией. Это была утопия. Справляться с этим курсанты уже не могли. Офицеры и прапорщики орали почём зря, придумывая всё новые наказания. Оставаться в наряде на вторые или трети сутки было в радость, так как находишься вдали от начальства, и чистишь снег только на охраняемой территории. Единственный наряд по роте был хуже каторги. Находишься постоянно в казарме на радость офицеров и прапорщиков, которые не упускали возможности поиздеваться. Мы молились на то, что бы поскорее набрали новобранцев 'запахов' и дали их нам в помощь. Сержанты уже не обращали на нас никакого внимание, так как необходимо было обучать вновь прибывших. Из-за этого мы расслабились и часто ходили в столовую вне строя, как дембеля!
