тому Бог дает. Старик притащил посуду к себе в дом, помыл, отскреб этикетки. И, окрыленный успехом, дунул в магазин. Старик наблюдал, как на площадь выбежали два мужчины в спортивных костюмах. Петрович шагнул назад, хотя не стоял на дороге, не мешал движению утренних физкультурников.
Машина, стоявшая с другой стороны площади, медленно тронулась с места, совершила полукруг. Почти поравнялась с мужчинами, бегущими по тротуару. Ашуров распахнул переднюю дверцу, поднял пистолет и трижды выстрелил в спину охранника. Уманский обернулся.
В его широко раскрытых глазах читался животный страх. Он в ловушке. Бежать вперед? Повернуть назад? Уманский заметался перед машиной, не зная, в какую сторону кинуться. Он открыл рот, хотел поднять руки кверху, но не успел.
Ашуров выскочил с переднего сидения и патрон за патроном разрядил пистолет в грудь Уманскому. Тот пошатнулся, встал на подогнувшиеся колени. Повалился на бок, сполз с тротуара головой в грязную лужу. Ашуров подскочил к жертве, подхватил Уманского за руки. За ноги жертву схватил водитель. Тело Уманского затолкали в салон. 'Посол' пересел на переднее сидение, Ашуров занял заднее.
Старик Петрович, на глазах которого разыгралась трагедия, бросил сумку с бутылками и пустился наутек. 'Жигули' рванули с места, набрали скорость. Старик обернулся назад, решив, что машина гонится за ним, зачем-то выбежал на середину дороги. В действиях старика была своя логика. Петрович хотел добежать до противоположного тротуара, нырнуть в полуоткрытую калитку в глухом заборе.
Водитель дал по тормозам, но столкновение было уже неизбежным. Удар радиатора отбросил старика метров на десять вперед. В полете, перевернувшись через голову, он влетел задом в забор. Выломал пару досок и повис на нижней перекладине головой вниз ногами на дорогу. Водитель чертыхнулся и прибавил газу.
Ашуров опасной бритвой располосовал спортивный костюм Уманского, оголил плечо, украшенное татуировкой. Орел с хищным клювом расправляет крылья на фоне горного хребта. Ашуров достал опасную бритву, сделал овальный надрез на плече покойника. Отодрал лоскут кожи, украшенный татуировкой орла.
На выезде из поселка, задняя дверца 'Жигулей' распахнулась. Выпихнутое из салона тело Уманского кувырком полетело в сточную канаву.
Глава двадцать пятая
Солнце едва поднялось над степью, когда грузовик подъехал к поселку агрокомбината имени Алтынсарина. Холодный ветер гнал неизвестно куда коричневые тучи пыли, на синем небе выросли белые облака, раскрашенные розовыми рассветными лучами. Машина держала курс точно восток, на то самое место, откуда поднималось небесное светило.
Идиллическая картина природы не радовала Акимова, его поедом ели недобрые предчувствия. Он сосредоточенно грыз зубами сухие спички, плевал сквозь зубы и, поглощенный мыслями, хмурил лоб, будто решал сложную шахматную задачу. Рогожкин, пересевший за руль, окончательно поборол сонливость. Достав из сумки аудио плеер и несколько кассет, он обдумывал, с чего бы начать прослушивание.
Попса – полное дерьмо. Наблюдать величественное зрелище, восход солнца над степью, пробуждение мира, и слушать завывания какого-нибудь оскопленного козла... Нет, это не в жилу. Хорошо бы воткнуть кассету с классической музыкой или стихами в исполнении какого-нибудь литературного хрена.
Это как-то очищает душу и вообще успокаивает. Первая симфония Чайковского или, скажем, поэма 'Лука Мудищев' – как раз то, что сейчас надо. Но валявшихся в сумке кассет не было ни Чайковского, ни Баркова. Одна мутота, купленная без разбора, на скорую руку в московском ларьке.
Рогожкин стянул с головы наушники, бросил плеер обратно в сумку. Въезжая в поселок, грузовик сбросил скорость, мелкая коричневая пыль поднялась по обочинам.
– Показывай дорогу, – сказал Рогожкин. – А то были тут ночью. Я ни хрена не помню.
– Тут всего две улицы, – Акимов показал пальцем, куда поворачивать. – Давай сюда, налево.
Проснувшиеся собаки провожали машину заливистым хриплым лаем. Протрубил подъем петух, забравшийся на забор. Проехали поселковую площадь, по одну сторону которой пугающе чернело пепелище сгоревшей закусочной, по другую сторону тянулось длинное и унылое здание клуба, пока еще целое и невредимое, похожее на заброшенный телятник.
– Снова налево, – сказал Акимов. – Вон тот дом. Останови так, чтобы задний борт оказался рядом с калиткой. Так нам будет легче вынести Галима.
Рогожкин остановил грузовик впритирку с покосившимся на сторону низким забором. Он посмотрел на домик. На дорогу выходит одно окно в торцевой стене, занавешенное марлей. Видно пустое крыльцо, к соседнему домику бежит серая кошка с рыжими пятнами на спине. Во дворе никого. Рогожкин хотел вылезать, но Акимов схватил его за руку, стиснул пальцами локоть. Достав из кармана пистолет, сунул его в руку Рогожкина.
– На всякий случай. Ты сиди здесь и не высовывайся. Схожу на разведку. Мало ли что...
Акимов спрыгнул с подножки, но во двор заходить не стал. Обошел машину, остановился, прислушался. Тихо. Акимов ухватился руками за борт, подпрыгнул и залез в кузов. Он долго копался в ящиках, переставляя их с места на место, пока не нашел то, что искал.
Литвиненко сидел на корточках возле окна и, оставаясь невидимым с улицы, сквозь марлевую занавеску наблюдал за происходящим. Литвиненко видел, как в тридцати метрах от дома остановился грузовик. Почему-то один грузовик, а не два, как должно быть. Человек в солдатском бушлате вылез из кабины, но к дому не пошел, не открывая борт, вскарабкался в кузов. Видимо, в кузове Акимов, он и есть. Водитель остался на своем месте.
В затылок Литвиненок дышал молодой помощник Сергей Коробов.
– Что это он в кузов полез?
Литвиненко не ответил, он поднес к глазам бинокль. Теперь хорошо видно: молодой человек, сидящий за рулем, не Каширин. Очевидно, за рулем подонок Рогожкин.
– Каширина здесь нет, – сказал Литвиненко.
– Может, пристрелим этих двух сук? – предложил Сергей.
