лакомые куски жизненного пирога. Соловьев осознал, что долго ему сидеть в клерках, и не наживет он ни денег, ни славы блестящего адвоката, но продолжал тянуть лямку от безысходности. Однажды во время обеда в китайском ресторане он познакомился с Витей Барбером и с тех пор больше ни разу не появился в своей юридической шарашке, даже заявления об уходе не написал.
Провинциальная жизнь катилась тихо и медленно. Барбер всего лишь дважды выезжал в Москву на подержанном «Опеле», но успел переделать кучу дел, в частности, пристроил в надежном месте чемодан с деньгами, вырученными от афер с «Каменным мостом». Бабки должны отлежаться пару месяцев. В другой раз сводил в кабак любовницу. И все бы ничего, но фарт кончился, хотя никто этого не заметил.
За неделю до ареста спокойствие талдомских затворников потревожил некий Вася Полуйчик, профессиональный игрок, содержавший в Москве свой катран. Некий Максим Штоппер по кличке Штопор, в три приема проиграл тридцать тысяч баксов, оставив в катране вместо денег долговые расписки, бесследно пропал: не показывался на людях, не подходил к телефону. Полуйчик просил найти Штопора и выбить из него карточный долг. Работа была не сложная, но и не слишком денежная, Полуйчик обещал двадцать процентов с тех тридцати штук. Стоило бы честно ответить, что Барбер мелко не плавает, он давным-давно не занимается такой мелочевкой как выбивание чужих долгов. Он кожей чувствовал, что вылезать из Талдома сейчас опасно, но Полуйчику, человеку полезному, нельзя отказать. Этот тип несколько раз помогал с жильем и новыми документами. Наступил черед платить по счетам.
Утром следующего дня Барбер отпустил Соловьева, парню хотелось на несколько дней съездить в Тверь к матери, чтобы оставить ей деньги на жизнь. Барбер и Шанин выехали в Москву. Первый день, посвященный поискам Штопора, прошел впустую. Никто из общих знакомых его в последние дни не видел, в кабаках, где Штопор просаживал деньги, он не появлялся. На ночь остановились у одной шмары, которая занималась сводничеством и приторговывала дурью. На следующий день, объездив десяток подпольных карточных притонов, они уже на ночь глядя нашли Штоппера в одном из кабаков в районе Капотни. Заведение было маленькое, собирались там пестрая публика, в задней комнате рядом с подсобкой поставили «хитрую» рулетку для лохов и несколько карточных стол, покрытый зеленым сукном, это для своих. Игра шла с вечера до утра. Барбер и Шанин засели за один из столов и сыграли несколько партий в секу.
Продувшись, устроились в баре, ожидая, когда Штопор сорвет банк, пройдя мимо них по тесному залу ресторана, и отправится восвояси. Ждать пришлось долго. Штопор выиграл какую-то мелочь, потом долго сидел за ресторанным столиком, жевал лангет, размышляя, возвращаться ли обратно в игорный зал или отчалить. Видно, решил, что сегодня не его день. Когда Штопор расплачивался с официантом, Барбер и Шанин вышли на улицу, завели машину. Через пару минут, когда Штопор вышел на воздух, к его башке приставили пистолет, затолкали в салон «Опеля». Профессиональный игрок снимал хату на окраине Москвы, надеясь, что там его не найдут кредиторы. Старый трехэтажный дом с толстыми крепостными стенами скрывал в себе вполне уютное гнездышко из четырех комнат, обставленных мебелью в стиле «модерн». На условленный звонок дверь открыла женщина в длинном халате, слишком некрасивая, с глазами навыкате, явно не жена и не любовница Штопора. Но слишком молодая, чтобы оказаться его матерью.
Без долгих разбирательств бабу затолкали в ванную, и закрыли дубовую дверь на задвижку. Штопором занимался Шанин, лупцуя его всем, что под руку попадалось, он задавал лишь один вопрос: где деньги? Хозяин слетел с катушек после нескольких ударов по лицу. Толстый, похожий на свинью, заросшую черной щетиной, он ползал по полу, рыдал и клялся жизнями своих не рожденных детей, что у него на руках только три с половиной штуки, которые лежат в секретере. Отбив кулаки, Шанин намотал на ладонь рояльную струну. Совершив в воздухе полукруг, струна зазвенела, хозяин взвизгнул от боли, рубашка на спине лопнула. Багровая полоса прошла от лопатки до лопатки. Штопор вскрикнул и на пару секунд лишился чувств.
В ванной комнате без остановки продолжала выть женщина. Шанин дважды заходил туда, бил женщину по лицу, на пять минут вой затихал, затем начинался с новой силой. Бабу пришлось связать, со Штопора сняли грязные носки и заткнули ей рот. «Пока тут в ванне сидишь, хоть белье постираешь», – заржал Шанин и, завязав узел полотенца на затылке, чтобы баба не вытолкала носки языком изо рта. Разговор продолжался еще около часа. Штопору помяли бока, исхлестали рояльной струной, к одному концу которой прикрепили крупную гайку для увеличения ударной мощи, его рубашка и штаны превратились в лохмотья. Со спины слезала кожа, но этот гад не сдавался до последнего. То ли оказался не слишком чувствительным к физической боли, то ли слишком жадным... Он, он весь покрытый волдырями и ссадинами уже не ползал по полу, а распластался в углу комнаты и тихо повизгивал.
В конце концов, тупое упрямство Штопора осточертело всем. Хозяина кое-как перевернули со спины на живот, содрали с него штаны, Шанин вытащил двадцатисантиметровый гвоздь и воткнул его в бедро Штопора едва ли не по самую шляпку. Затем достал металлическую расческу с заточенным хвостиком, заглянул в глаза своей жертве и пообещал, что засунет острый конец в ухо, если Штопор еще раз скажет, что денег нет. То ли вид собственной крови, фонтанчиком бившей из ляжки, произвел впечатление, то ли грозное обещание Шанина... Хозяин сломался. Гвоздь выдернули из ноги и кое-как перевязали рану. Встав на четвереньки, Штопор заполз под письменный стол, вытащил несколько паркетин, открыл крышку тайника и, сидя на полу, отсчитал деньги. На том и разошлись.
Вернувшись в Талдом, обнаружили, что у них побывали гости. Воры выставили стекла из окна, выходившего на задний двор, проникли в дом, перерыли все шкафы, залезли в погреб и даже на чердак. Унесли кое-что из носильных вещей, радиоприемник, ящик с консервами и четыре флакона водки. Видимо, местные парни, заметив, что хозяев второй день нет на месте, нагрянули сюда, чтобы поживиться, чем бог пошлет. «Что б вы сдохли, суки», – заорал Шанин, у которого увели новый костюм. Барбер вздохнул с облегчением. Карабин, пару пистолетов и упаковки с патронами, что хранились в тайнике за шкафом, воры не нашли. Это главное.
А через два дня, ранним утром, начался тот кошмар, который Барбер запомнил во всех подробностях.
Еще в оврагах лежал густой туман, пели птицы, не потревоженные человеческими голосами, сквозь занавеску пробивались первые солнечные лучи. Закрыв лицо полотенцем, защищавшим от комаров, Барбер доглядывал сладкий сон, когда в доме и вокруг него началась какая-то возня. Он беспокойно заворочался, открыл глаза, он еще не проснулся, но видел, как Шанин отодвигает от стены платяной шкаф, за которым хранился карабин и коробки с патронами. «Вставай», – заорал он.
Барбер сел на кровати и услышал, как за окном, где-то совсем близко, пролаял милицейский матюгальник: «Повторяю, вы окружены, всякое сопротивление бесполезно. Нам известно, что в доме находится вооруженные террористы. В случае невыполнения наших требований, вы будете уничтожены. Выходите из дома через крыльцо по одному. С поднятыми руками. Вынуть из автоматов магазины. Оружие держать над головой». Наступила тишина, но птицы больше не пели, а солнце утонуло в тяжелой грозовой туче. Барбер сидел на высокой железной кровати, свесив вниз ноги, он не понимал, что тут творится, откуда взялась милиция, и какие террористы скрываются в этом чертовом курятнике.
Металлический голос из матюгальника завел ту же пластинку, но Шанин уже подскочил к окну, высадил раму ударом приклада. «Не стреляй, – проорал Барбер. – Брось карабин. Брось его». Но было поздно, Шанин не слушал, трижды выстрелил. Видимо, бил он зряче, в цель. Кто-то вскрикнул, послышался треск забора, видно машина, за которой укрывались опера, заехала на участок. И тут грянули первые ответные выстрелы.
