ставленника добра. Может быть, он был и неплохой шут - но всего лишь шут. Он так и не понял самого важного. Того, что добру всегда приходится идти по лезвию клинка... Да, борясь со злом, можно самому стать чудовищем. Но и безропотно уступить злу нельзя. Иначе чудовище съест тебя, переварит, и ты сам станешь этим чудовищем, его плотью и кровью... И всегда приходится идти по лезвию клинка. И оступиться нельзя. По одну сторону лезвия - море спутавших цель со средствами, тех, кто уже стал верными слугами зла и даже не заметил этого. По другую - океан ленивых пособников тьмы, стенающих о слезинке младенца, когда надо строить плотины, чтобы по миру не разлились реки крови... Но не все понимают, что настоящее добро - это не то, что рядится в белые одежды, а то, которое проходит по лезвию клинка. И наш шут был одним из таких. Он так и закончил жизнь, делая не добро - а лишь то, что выглядело как добро. Даже когда это было зло, вырядившееся в чистые одежды... Понравилась ли тебе моя история, шут?
- Это лишь слова, Князь, - сказал шут. - Но рано или поздно тебе придется ответить за все, что ты делаешь. Или эти дьявольские суки, подобранные, коли не врут имперские глашатаи, щенками на северной границе и воспитанные на благо добра и любви, сами и сожрут тебя. Во благо империи и могущества Иоанна Стальной Руки!
- Ох, шут, - усмехнулся Князь. - Тебе ли верить имперским глашатаям?
Он снял перчатку с левой руки. На безымянном пальце был стальной перстень с черным камнем. Черным, как кусочек ночной тьмы. Ни отражений в глубине камня, ни отблесков на поверхности. Черный провал куда-то...
- Собаки любят лишь этот перстень, не меня. И пока этот перстень на мне, они меня не сожрут. И защитят от любого, кто посмеет напасть. Будь это человек или сам дьявол.
- Если все, что говорится в Свитках о северном зле, правда, то ты не можешь служить добру, - упрямо повторил шут. - На тебе столько крови... Князь Любви! На тебе столько крови, что зло давно должно было поселиться в твоем сердце! И этот перстень, и эти псы - все это доказательство тому.
- Ты почти прав... шут.
- Почти?
Князь Любви улыбнулся.
- Почти?! - крикнул шут.
Он дернулся вперед, к Князю - и тут же на его плечи легли тяжелые когтистые лапы, а над ухом засопела пасть собаки, соткавшейся из тени за его спиной.
- Почти, - сказал Князь. - Потому что есть одна вещь, которая может уберечь от зла сердце воина добра, даже когда он вынужден убивать. И даже когда те, кого ему приходится убивать, невиновны...
- Что же это? - усмехнулся шут. - Только не говорите мне, что это любовь, Князь!
- Я не буду тебе этого говорить, - сказал Князь. - Ты сам это сказал.
- Не смей говорить о любви, ты!!! - крикнул шут. - Кого ты можешь любить, чудовище?!
Собачьи когти впились шуту в плечи, язык лизнул его ухо. Не лаская пробуя на вкус.
- Не кричи, шут. Так ты становишься ярмарочным клоуном...
***
Когда Князь Любви миновал крепостные ворота Роменверга, из-за крыш показалось солнце. На прибитых к каждому дому щитах с изречениями великого и мудрейшего Иоанна Стальной Руки засветились золотые слова, благословляя горожан на новый день...
И на этот раз из кареты первым вылетел шут. Подождал, пока выпрыгнули собаки, пока вылез князь - но не пошел за ним.
- Прощай, князь.
- Ты больше не хочешь идти со мной?
- Я уже увидел все, что хотел. Милорд.
- Ты не увидел самого главного. Шут.
- Я уже увидел все, что хотел, - повторил шут, склонив голову, будто боролся с порывом ветра. - Даже если ты и служил добру, ты слишком близко подпустил к себе зло. Если оно еще не захватило твое сердце, это случится очень скоро... Одного не пойму. Зачем, убивая, каждый раз поминать любовь? Это гнусно. Милорд.
- Потому что любовь спасает. Это правда.
- Ну да, конечно, - криво усмехнулся шут. - Правда. Как и все, что изрекает великий и мудрейший Иоанн Стальная Рука! Так иди же и исполняй его волю! А с меня хватит. Хватит всего этого...
Он развернулся и пошел прочь. Маленький, смешной, испуганный. Дрожа всем телом, сутулясь, чувствуя спиной, как арбалетный болт выбирает кусочек поярче на его трико... Дрожа, и все-таки упрямо шагая прочь, последним усилием заставляя себя неспешно переставлять ноги. Так надо. Главное, не побежать. Только бы не побежать. Уж лучше болт в спину...
Вот только никакого арбалетного болта не было.
Князь вздохнул. Пожал плечами и вошел в замок, вслед за Лаской и Нежностью.
Этот замок был чуть богаче, чем следует. Но не это было главным.
Когда Князь вошел в залу на втором этаже, граф Роменвергский стоял в центре зала, с взведенным арбалетом в одной руке и клинком в другой. Спина спиной к нему стояла его невеста. В ночной рубашке, с распущенными волосами - и с кинжалом в руке. Она держала кинжал неумело, но твердо. Она не причитала. Граф тоже молчал.
И все равно это было смешно - в круге из полудюжины гвардейцев, каждый их которых в одиночку мог разделаться с тремя такими графами и дюжиной их невест.
Вот только собак в кругу не было. Они замерли у входа в залу, тихо рыча и топорща шерсть. И когда Князь шагнул вперед, они не последовали за ним.
- Всем выйти, - сказал Князь.
Гвардейцы медлили.
- Он опасен, милорд. У него арбалет.
- Всем выйти, - повторил Князь.
Вслед за гвардейцами вышли и собаки. Сели у входа, охраняя. Князь закрыл двери.
Граф опустил арбалет и клинок.
- Милорд, я прошу вас только об одном. Клянитесь честью дворянина, что моя невеста не пострадает.
- Я обещаю вам это, граф. Но буду просить вас об ответной милости.
Граф нахмурился. Потом кивнул.
- Конечно, милорд... - быстро сказал он. - Все, что угодно.
Князь не ответил.
Он отстегнул плащ, сбросил с лица маску. Стянул перчатку с левой руки. Снял перстень...
Потом он говорил, говорил долго.
О том, как трудно удержаться на лезвии клинка. О любви. О том, что теперь граф должен будет делать... И еще о том, что все когда-то кончается, и однажды граф сможет отправиться на юг, чтобы снова увидеть свою невесту.
А еще через четверть часа мужчина и женщина вышли из замка. И человек в черном камзоле, проведший их через заслон стражников, отсалютовал им, когда они вышли на южную дорогу.
***
Когда Князь Любви вышел из замка, он ступал чуть неуверенно, как-то неловко... Словно все вокруг было ему непривычно и странно.
- Ваша карета, милорд, - с поклоном встретил его у крыльца человек в черном камзоле.
- Как вас звать, сударь?
- Шмальке, милорд. А вот и ваши собаки. Это Нежность, это Ласка.
Собаки покосились на Князя - и вдруг рванули за угол дома. Так быстро, что и не понять, куда они пропали. То ли свернули за угол, то ли растворились в голубоватых утренних тенях...
Человек в сером плаще не шелохнулся, когда Ласка и Нежность соткались из теней и бросились на него.
Он лишь улыбнулся, потом поднял руку.
Ласка радостно осклабилась и ткнулась носом в холодные пальцы. Лизнула стальные перстни, усыпанные черными камнями. Нежность, чуть не сбив его с ног, уткнулась в бедро и терлась, словно ластящаяся голодная кошка - не отрывая жадного взгляда от камней в перстнях.
- Ну идите, идите, - пробормотал человек. - Не сейчас, милые, не сейчас. Не время. Этого Князя любовь спасла - да здравствует новый Князь! Идите, песики. Год, два - это не так уж много. Скоро мы опять встретимся. Посмотрим, удержит ли любовь и этого Князя на лезвии клинка...
Собаки, понуро косясь на усыпанные черными камнями перстни, отступили и растворились в длинных рассветных тенях.
А человек посмотрел на юг. Туда, куда однажды он отправится, чтобы снова увидеть свою дочь... Обязательно отправится. Но не сейчас. У него еще были силы, чтобы держаться на лезвии клинка - любовь еще хранила его.
Он ушел из города тихо.
