хорошенький и ладный, форма на нем сидела преотлично…… И кто мог знать, что год спустя Никита Ваганов напишет о нем один из своих удачных очерков «Сине-белое»! После очерка матрос пойдет уверенно вперед: станет старшим матросом, затем поступит в училище, закончит его, несколько лет проплавает штурманом, потом сделается капитаном судна на подводных крыльях, и уж с него перейдет на капитанский мостик белоснежного красавца «Маршал Конев» — лучшего пассажирского теплохода в те времена. Это произойдет за несколько лет до того, как Никита Ваганов взойдет на синтетический ковер…
— Ой, Никита, чайки совсем взбесились!
Взбесишься, станешь с опасностью для жизни пикировать на пассажирский пароход, чтобы подхватить крошки хлебного батона, если в великой реке Оби с каждым днем становится все меньше и меньше рыбы, если вода пахнет нефтью и химией, если мальки осетра погибают, еще не появившись на свет, если… Никита Ваганов сказал:
— Спасибо, Ника! Ты подарила мне заголовок и статью. «Бешеные чайки»! Неплохо для материала о загрязнении Оби. — И слегка так вздохнул: — Не первостатейного, впрочем, материала, но из-за заголовка я его таки накропаю, иначе — на-пи-сю! В этом же месяце…
… Статью «Бешеные чайки» Никита Ваганов напишет значительно позже, много лет спустя, и не на материале Оби, а Волги; он напишет, уже будучи редактором газеты «Заря», тряхнет, как говорится, стариной, поучит своих ребят работать наступательно, хватко, сильно…
По-медвежьи ступая, весь в белом, широкий и сероглазый, к ним подошел капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский, остановился, покачиваясь с пяток на носки, протяжно сказал:
— Запомните этот час, ребятишки. Большего счастья не будет!
… И не ошибся. На синтетическом ковре Никита Ваганов ничего иного в их молодой любви не вспомнит, кроме верхней палубы парохода «Пролетарий», бешеных чаек, теплого ветра в лицо, боя деревянных плиц, двух берегов — низкого и высокого, белого капитана, белой — во всем белом — молодой жены Ники, своей клятвы ей на верность; вспомнится запах пароходного угля и пара, сырых и тинистых канатов, рыбы и ягод, что будут продавать на пристанях… Это было счастье, настоящее счастье, но к словам капитана Пекарского тогда Никита Ваганов отнесся… Он к ним никак не отнесся, вернее, просто не поверил капитану, так как несколько иным представлял себе настоящее счастье… Семен Семенович Пекарский, капитан, старинный друг Габриэля Матвеевича Астангова, продолжал:
— Приглашаю вас, ребятки, на капитанский обед. Если хотите, будет мой первый штурман, порядочно играет на гитаре и поет.
Никита Ваганов неторопливо сказал:
— Семен Семенович, а ведь вы должны много знать о сплавных делах. Наверное, знаете и о неимоверно большом утопе леса на реке Блудная?
— О чем речь, Никита? Капитан «Латвии» Валов — мой давнишний дружочек. Так как насчет обеда и штурмана?
Никита Ваганов раздумчиво ответил:
— Не знаю. Конечно, приглашение к обеду мы принимаем. Да, Ника?
— Принимаем, принимаем!
— Однако зачем… зачем штурман? Мы гитару не любим. Да, Ника?
— Не любим, не любим!
Никита Ваганов ошибся в своих ожиданиях: капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский не рассказал за обеденным столом об афере с утопом, которую наблюдал его друг Валов — капитан буксирного парохода.
После обеда у капитана Пекарского, в их огромной каюте, каюте, испещренной тенями от жалюзи, Никита Ваганов вдруг спросил:
— Как отец? — Вопрос об отце Ники возник из ничего, Никита Ваганов не смог бы даже объяснить, по какой ассоциации вспомнился Габриэль Матвеевич Астангов.
— Как здоровье и дела папы? Ты слышишь, Ника?
— Слышу. Папа здоров, дела идут, кажется, хорошо, но… Ах, Никита, только я и мама понимаем, как папе плохо. Сестра что? Сестра — отрезанный ломоть. А вот мы не спим ночей.
— А что случилось, Ника?
— Что случилось? — Ника резко повернулась на бок, стала смотреть прямо в глаза Никите Ваганову. — Ты женился на мне, ты свой, родной. Тебе поэтому все нужно знать, правда, Никита? Правда?
Подумав, он ответил:
— Разумеется.
Она сказала:
— Папа не спит ночами, ждет несчастья. — И перешла на шепот: — Ты понимаешь, комбинату пришлось под каким-то, я не поняла каким, давлением вырубить кедровый массив и завысить процент утопа леса. Для чего это делается, я тоже не понимаю, но папа тает, как восковая свечка. Нос заострился.
Так! Ника говорила о том самом, о чем Никита Ваганов написал в статье «Утоп? Или махинация!». Так! Поздним летом и ранней осенью некоторые сплавконторы увеличили количество якобы утонувшего леса, затем эту якобы утопшую древесину включали в производственный план года, перевыполняли годовое задание, получали премии и славу.
— Предельно худо, Ника! — осторожно сказал Никита Ваганов. — Хуже не придумаешь… Почему папа не идет к Первому? Будет трудно, но это — единственно правильный путь.
Это Никите Ваганову кажется, что поход к Первому — спасение! Молодой и горячий, он не может еще понять своего будущего тестя, не разумеет, что в предпенсионном возрасте люди не так смелы, что им надо думать о завтрашнем дне, что у них нет будущего, когда можно начинать жизнь наново: упасть и подняться после головокружительного падения. Под шестьдесят — это не двадцать пять!
— Перемелется — мука будет! — тихо сказал Никита Ваганов. — Не надо умирать раньше смерти, Ника! Перемелется — мука будет, ты слышишь меня?
— Слышу, Никита! Что произошло, я плохо понимаю, но папа на глазах сдает. Мы с мамой не спим ночи.
А что? Сойдешь с ума, если родной отец по ночам ходит из угла в угол своего домашнего кабинета и — некурящий! — прикуривает сигарету от сигареты, губы у него горько опущены, спина сутула, а ведь Габриэль Матвеевич такой сильный человек, опытный руководитель, честный. Доведешь себя до изнеможения, наблюдая за тем, как страдает такой человек, как… Отец! Ах, как нехорошо все складывалось! Правда, в статье «Утоп? Или махинация!» говорилось, что главный инженер комбината «Сибирсклес», узнав о готовящейся махинации, заявил Пермитину, что больше не хочет слушать об этом подсудном деле и вообще умывает руки, но это вместо того, чтобы немедленно идти в обком партии. В статье было: «Главный инженер комбината тоже оказался не на высоте».
— И все-таки надо пойти к Первому, — машинально повторил Никита Ваганов. — Надо пытаться действовать, сбивать сметану в масло! Ника, Ника!
Она обреченно ответила:
— Папа все понимает! Более того… более того, он считает, что уже поздно, преступно поздно. Слово «преступно» употребил папа. Как мы с мамой плакали!
Можно все это представить. Ходил по гостиной седой человек в красивой, накрахмаленной и проглаженной пижаме, сутулился и горько опускал губы, руки держал за спиной, как арестант, на жену и дочь не смотрел, не мог на них смотреть — было стыдно и страшно смотреть. И правильно: сильный человек, опытный человек, умный человек, поддавшийся минутной слабости и оказавшийся в паутине.
— Плакать — бред! — резко произнес Никита Ваганов. — Надо не плакать, а действовать и действовать! Тебя отец любит, тебя и послушается, уговори его немедленно сделать заявление на бюро обкома, а то будет поздно, фатально поздно! Ты опять не слышишь меня, Ника?
— Я тебя прекрасно слышу. Но на это папа не пойдет! Он не вор и не предатель. Он сейчас старается понять, почему сразу не пошел к Первому…
Они помолчали, не глядя друг на друга.
— Значит, ничем Габриэлю Матвеевичу, по-вашему, помочь нельзя? — сказал Ваганов. — Чепуха! Ты должна помочь отцу победить слабость, жизнь не кончена. Место главного инженера за ним, уверен,
