дорогого мужа и зятя и о своей роли на собрании, причем все было катастрофическим преувеличением: письмо вдовы он держал в столе год, встречался с Нелли Озеровой ежедневно, вовлек в свои дурнопахнущие интриги самого редактора Кузичева, собирался уехать из Сибирска в тот же день, как получит партийный билет…
Встреча была бурной. В прихожей Ника не ответила на «Добрый вечер», широко расставив ноги, подбоченилась чисто по-русски:
— Ну, что скажешь, дорогой муженек?
Никита Ваганов сказал:
— Ничего! Лучше было бы, если бы ты…
— Что? Что?
— Не трогала меня сегодня.
— Ах, не трогать вас сегодня? Прекрасно! Мой муж развратник и карьерист, мой муж интриган и злодей, а я — его не трогай! Нет, вы посмотрите на этого человека, вы на него посмотрите!
Он сказал:
— На меня действительно стоит посмотреть! Я изменился за два часа партийного собрания.
Так оно и было, только Никита Ваганов не объяснил, что значит «изменился», и домочадцы, естественно, поняли, что он сделал соответствующие выводы из серьезной критики, решил резко улучшиться и так далее. Ника вопила:
— Он изменился? Поздно же ты изменился, мой дорогой! Поздно!
Собственно говоря, достаточно ограниченная женщина, она и должна была воспринять его слова об изменении, как слова о том, что покончено с прежним — гадким, как бяка! — Никитой Вагановым. Ей и в голову не пришло, что ее муж, любимый муж, стал не лучше, а хуже после закрытого партийного собрания, на котором его приняли в партию перевесом всего в четыре голоса. Его бессонные трудовые ночи, его дневные бдения, его бесконечные выматывающие командировки — и все это ради того, чтобы четыре голоса приняли его в ряды той партии, которую создавал и его дед Никита Ваганов! Вспоминая об ужасах этого собрания, он увидит беспощадные лица, услышит страшные паузы Ивана Мазгарева, плач Нелли Озеровой и станет жестоким и мстительным, даже фальшивым порой, ибо после собрания Никита Ваганов научится скрывать свою яркость, индивидуальность, займется вплотную вопросами мимикрии: защитной серостью и безликостью. Но главное — ожесточится, ожесточится!
Он сказал жене Нике:
— Повторяю, меня сегодня лучше не трогать.
— Его не трогать? Ты, может быть, не давал мне слова порвать с этой Нелли?
— Я с ней порвал. Вспоминают прошлое…
— Ха-ха-ха! Прошлое? Никто твоим прошлым не интересуется, интересуются настоящим. Ты мне обещал?
— Ника, послушай, Ника!
— Ничего не хочу слышать!
Он промолчал, так как уже жил — думал, видел, слышал — по-новому, и этот новый Никита Ваганов решил отложить разговор с женой на самый поздний вечер, на минуты перед сном, на те минуты, когда супруги все-таки хоть немного, но понимают друг друга, если это возможно — понимание. Никита Ваганов молча и медленно сменил костюм на пижаму: чувствуя головокружение от внезапного голода, пошел в столовую. После партийного собрания, где он победил с перевесом в четыре голоса, Никита Ваганов хотел есть так, как давно не хотел. Пожалуй, только в мальчишках он испытывал такой зверский голод, что сводило судорогой желудок, подташнивало и кружилась голова. И он ел, он бог знает как много и долго ел. И это понравилось теще Софье Ибрагимовне, которая на зятя смотрела тоже как на чудовище и исчадие ада, а вот от того, как он ел, она успокоилась. А потом они сидели вчетвером за столом, сидели молча. Тишина длилась бесконечно долго, потому Никита Ваганов сказал:
— Мне не нравится похоронная обстановка! — Он повернул лицо к тестю. — Я не терплю людей, которые сильны потому, что им нечего терять, но сегодня… — Никита Ваганов ухмыльнулся. — Но сегодня у меня есть ощущение сладости этого самого — нечего терять! Поверьте, только нужда заставляет меня, Габриэль Матвеевич, делать то, что я сейчас сделаю. — Теперь он повернулся к жене Нике. — Ты взяла манеру кричать на меня и топать ногами. Думаю, твои родители через стену слышали, как ты это делаешь. Наш брак на грани краха — это следствие твоей барской разнузданности! — И опять к Габриэлю Матвеевичу. — Я немедленно разведусь с вашей дочерью, если она еще раз, каков бы повод ни был, закричит на меня. Даю честное слово!
Ника вскочила, прижала руки к груди. Она заикалась.
— Ты м-м-м-меня бросишь? П-п-п-п-одлец!
Габриэль Матвеевич сказал:
— Сядь! Никита прав. Сядь!
Теща Софья Ибрагимовна покачала головой:
— Моя дочь — дура! Вероника, твой муж — мужчина.
Но Нику унять было просто невозможно: она была действительно барски разнузданна, избалованна, вообще не готова к семейной жизни. Она перестала заикаться и закричала:
— Перестаньте все-е-е-е! Перестаньте! Мой муж — развратник и карьерист. Папа, папа, он даже на тебе делает карьеру, даже на тебе!
Только Никита Ваганов мог разглядеть в Нике Астанговой будущую прекрасную, верную, добродетельную, самую необходимую для занятого делом мужчины жену, но пройдет еще много времени до того дня, когда Ника превратится в то, что надо, когда она примет Никиту Ваганова целиком и полностью, таким, каким он был и каким его запрограммировала природа. Сейчас же она продолжала бушевать:
— Папа, папа, он и на тебе делает карьеру. Он станет всем, он всего добьется, а нас он уничтожит. Тебя, меня, маму. Он никого не пожалеет, он — развратник, развратник, развратник!
Дура, она так кричала, что ее родители немедленно и бесповоротно заняли сторону Никиты Ваганова, они смотрели на него как на страдающего, а на дочь как на недовоспитанную ими девчонку. Сначала они были просто ошеломлены. Габриэль Матвеевич, безупречно мягкий и добрый человек, казалось, поверить не мог, что так кричит, вопит и брызжет слюной его дочь, его родная дочь, преподавательница, воспитательница. Потом тесть и теща понемногу пришли в себя, а Ника… Ника продолжала себя губить:
— Он всех, всех предает и продает! Он бездушный, страшный!
Когда она потихонечку пошла на убыль, Габриэль Матвеевич что-то горячо и быстро проговорил на родном языке, а теща сказала:
— Стыд-то какой! Если Никита развратник и карьерист, отчего шла замуж? Отец, стыд-то какой!
Никита Ваганов сказал:
— Я дал честное слово! Еще раз и…
И тогда старики испугались. Каким бы современным человеком ни был Габриэль Матвеевич Астангов, какими бы уникальными знаниями он ни обладал, а взгляды на семью и брак у него были старинные — немедленный развод дочери с мужем, когда они не прожили и полугода, его страшил. Габриэль Матвеевич не мог наплевать на общественное мнение, оно ему было дорого, особенно теперь, когда вскрылась и стала достоянием всех афера с утопом леса, производимая с его ведома, при его безвольном попустительстве. Еще более консервативной была теща, она считала, что развод вообще невозможен, что развод — это вызов судьбе. Габриэль Матвеевич воскликнул:
— Это в последний раз, Никита! Мы примем все меры, чтобы объяснить Нике, как она не права.
Теща застонала:
— Никита, дорогой, Никита, простите еще раз мою неразумную дочь.
Ника заплакала. Это был второй за день плач по нему, Никита Ваганов принял этот плач с дикой ожесточенностью, он почувствовал, как сердце сжалось и замерло. Он не мог больше сидеть, поднялся, сделал несколько шагов по гостиной: сердце болело. Вспомнилось зловеще молчащее партийное собрание, глаза Бубенцовой и Леванова, паузы Мазгарева. «Страх энд ужас!» — подумал он и криво улыбнулся. «Еще одно такое собраньице — и со мной придется обращаться как с диким зверем!» И подумал опять о спасительной мимикрии. Наверное, поэтому он, комикуя, и сказал:
