кавалеры!
Мацук подтверждает:
– Беседы Пахрутдина Магомедовича популярны среди рабочих… Однако вы о своем, а я, как сорока, все про Якова. Знаете: эргономика выходит на конвейер, вмешивается в производство, своеобразно организует его… Хватит кабинетов, товарищи! Хватит…
2
Виктор Степанович впереди, я – отставая, следуем вдоль главного конвейера, который еще стоит, так как до начала первой смены пятнадцать минут… Странно видеть махину конвейера неподвижной, без человеческого многолюдья – он похож на фантастическое абстрактное изображение будущего в таком виде, каким его представляли некоторые художники двадцатых годов; переплетение разноцветного металла, бесконечно уползающие в невидимую даль монорельсы, воздушно-легкие носители автомобилей, покрашенные в оранжевое, чтобы быть наиболее заметными; призрачный утренний свет из прозрачного потолка, дорожные указательные знаки, горы, груды тоже оранжевых контейнеров; уставив в пол рога, замерли автопогрузчики, на которых работают девушки с пышными прическами и в кокетливых комбинезонах; почти готовые, наполовину готовые, еще мало похожие на автомобили машины, разноцветные, как оперение павлина, тянутся бесконечной вереницей. Фантастика! Супердвадцатый век!
Виктор Степанович садится на скамейку возле шахматного столика (их много на двухкилометровом протяжении конвейера), посмеиваясь, наблюдает за мной – пораженным ротозеем… Он, несомненно, предугадывал, какое ошеломляющее впечатление произведет на меня неработающий конвейер. И вот теперь похохатывает.
– Скорость конвейера – этот вот кит, на котором стоит заводская земля! – говорит он в непривычной тишине. – И здесь мы опять натыкаемся на Его Величество Человека – диктатора технического прогресса.
А ведь думалось, что положение обстоит по-другому. Спроектированный советскими и зарубежными специалистами конвейер представлялся диктатором, Молохом, той неизменной силой, которая, подобно вращению земли, задает человеку и темп работы, и психологическое состояние, и эмоциональный настрой.
– Наблюдайте! – звенящим шепотом советует Виктор Степанович.
Вошли в стеклянный вестибюль два молодых рабочих, торопясь, словно опаздывали, расставили шахматы на доски, подперли подбородки руками; минутой позже вбежали сразу четыре девушки, похихикивая, вынули из кармашков комбинезонов маленькие зеркала – причесались, подпудрились, кокетливо повязали форменные косынки. На одной из них косынки не было, и Виктор Степанович негромко засмеялся.
– С косынками – беда… Мы считаем ее наиболее оптимальным головным убором для девушек, но процентов сорок модниц объявили войну косынке… Знаете, что теперь модно у некоторых? Парик… Сто двадцать рублей выкладывают и стоят на конвейерной ленте в париках… В сущности, я должен бороться с париками, я сам, собственно, принимал участие в рекомендации косынок, но и девчонок надо понять… Человек проснулся поздно, до работы считанные минуты – есть ли время на то, чтобы сделать прическу из собственных волос? А парик – удобство! – Он оживился до своей привычной кондиции. – Но косынки все- таки нужны, к тому же они веселее, разнообразней по цветовой гамме. О, вы еще не знаете историю с комбинезонами, вернее, с лямками комбинезонов… Дело, знаете ли, в том, что лямка комбинезона имеет, высокопарно выражаясь, тенденцию сползать с плеча. Вот она сползает один раз – девушка ее поправляет, вот сползает второй раз – девушка ее поправляет…
Уже не пары, не маленькие группки молодых людей, а поток рабочих проникает в двери стеклянного вестибюля, большинство подходит к рабочим местам, что-то проверяет в металлических шкафчиках, осматривает замершие коробки будущих автомобилей. Некоторые садятся за шахматы или разваливаются на скамейках.
– Когда работающая на конвейере девушка поправляет сползающую лямку комбинезона в двадцатый раз, шутки кончаются, – продолжает Виктор Степанович. – Теперь внимание девушки сосредоточено уже не на установке, например, молдинга, а на треклятой лямке… Короче говоря, мы рекомендуем другой костюм, внедрение которого поможет уменьшить количество брака на конвейере на два-три процента… Не верите? Докажем… Разве вы не помните вот это: «Гвоздь в моем сапоге ужаснее, чем сто тысяч трагедий Гете…» За пять минут до начала работы цех-гигант наполняется бодрой, по-утреннему свежей музыкой… Льется она неизвестно откуда, множеством радиодинамиков создан эффект стереофонии, музыка кажется плывущей, скользящей, как-то ненавязчиво необходимой абстрактному переплетению металла… Цех уже полон народом – комбинезоны; комбинезоны, иногда – клетчатая ковбойка, иногда – рабочая женская одежда собственного изобретения.
– Самодеятельные портнихи! – комментирует Виктор Степанович. – Мы приглядываемся к фасонам их изобретения… Коллективный ум, понимаете ли…
Уже бегут по цеху автомобили с деталями, урчат первобытно автопогрузчики, мелькают там и сям голубовато-синие халаты мастеров, начальников участков, но вот – опять неожиданно – музыка обрывается, раздается приветливый, веселый, бодрый голос диктора.
– Доброе утро, товарищи! Поздравляем вас с началом нового рабочего дня, желаем больших трудовых успехов и хорошего настроения… До пуска конвейера осталось полминуты.
Люди становятся на рабочие места, быстрее обычного снуют между ними голубоватые халаты мастеров, потом все замирает в ожидании.
– Пуск! – объявляет диктор, и опять из невидимых радиодинамиков льется музыка – на этот раз не маршевая, не диктующая темп и ритм, а сладковатая, элегическая, на мой взгляд, расслабляющая и демобилизующая. Виктор Степанович понимает мои мысли и отрицательно качает головой:
– Музыка сейчас должна быть именно такой… Наблюдайте, наблюдайте!
Конвейер трогается; он так медленно начинает движение, что кажется неподвижным, но привычные звуки уже наполнили цех, жужжат пневматические и электрические гайковерты, приглушенно погромыхивает металл, позванивают и слегка поскрипывают цепи; рабочие уже находятся в движении, уже совершают производственные операции, но медленно, очень медленно.
– Учтено утреннее состояние человека, – снова комментирует Виктор Степанович. – Утром человек расслаблен, рассеян, полон сонной лиричности… Поэтому мы не можем начинать рабочий день с высокой скорости.
– Скорость конвейера – четыре целых четыре десятых метра в минуту, – вмешивается в музыку голос диктора.
Выясняется, что наращивание темпов движения конвейера происходит в течение целого получаса – каждые пять минут она наращивается на одну десятую метра, до тех пор, пока не достигнет требуемой.
– Скорость конвейера задана, – опять вмешивается в сладкую музыку голос диктора. – Хорошей работы, товарищи!
Завод работает. Плывут разноцветные кузова, движутся вслед за конвейерной лентой рабочие, раздаются писклявые гудки проезжающих автомобилей, автопогрузчики уже не ездят по цеху, а носятся, и уже можно увидеть осторожно пробирающийся вдоль конвейера автобус с ранними туристами.
– В конце первой смены скорость конвейера снова замедлится, – деловито сообщает Виктор Степанович. – Это делается для того, чтобы снят? с рабочих нагрузку перед уходом домой. В конце первой смены мы снижаем скорость в течение десяти минут, а вот в конце второй смены тратим на это целых двадцать… Почему? Вторая смена кончается в одиннадцать часов вечера, и мы не имеем права отправлять рабочего домой в возбужденном состоянии – он же, как вы сами понимаете, не уснет сразу…
И только после этого Виктор Степанович показывает мне документ, который называется длинно: «Почасовой график выпуска продукции и изменения скоростей главных конвейеров для трех линий при плане (742 + 742 + 742 = 2226) автомобилей в сутки». Кто составил его? Служба главного инженера, технологи, проектировщики конвейера? Нет! Черным по белому написано: «Расчет произвел инженер лаборатории эргономики В. Н. Корнеев». А вот и росписи заводских «китов». Документ утверждает собственноручным
