ее за то, что она могла быть обойденной в заметке, может быть, даже подумали о том, что упоминание в заметке могло быть полезным для Виктории при поступлении в институт. Она обойдется без подачек, ей не нужна жалость — все, чего она добьется в жизни, будет результатом ее собственного труда, она сама возьмет от жизни все, что положено взять. Без подачек, без унижения.
— Доброе утро, дочь! — появляясь в дверях, говорит Полина Васильевна. Она сладко, тягуче зевает, пошатываясь, проходит, садится, сонным голосом спрашивает: — Молоко готово? Ты у меня молодцом, Виктория. Что новенького в газете?
— Мама! — Виктория взволнованно подбегает к ней. — Мама, случилось неприятное!
— Ну что может случиться в шесть часов утра? Уплыло молоко? — Полина Васильевна зевает и одновременно улыбается.
— Мама, мне не до шуток — На, читай! — Виктория протягивает матери газету. — Я отчеркнула, где читать!
На газете видна глубокая вдавлинка, которую Виктория прочертила острым, злым ногтем. Полина Васильевна читает отмеченный абзац, стряхивает сон, бодро восклицает: «Молодцы!» Затем читает всю заметку.
— Хвалю, дочь! — весело говорит она. — Шутка ли — почин областного масштаба!
— Это неправда, мама! — отрезает Виктория. — Я не принимала участия в модернизации!
— Почему не принимала? Тут же ясно написано…
— Это ложь!
Полина Васильевна кладет газету на стол, разглаживает рукой, приказывает:
— Расскажи!
Виктория садится и рассказывает все, начиная с выступления, когда она обвинила рыбаков в недисциплинированности, и кончая разговором с Мурзиным. Потом она говорит о том, что заметка обидела ее, что она не нуждается в подачках. Слушая ее, Полина Васильевна смотрит на газету, ей неприятно смотреть на дочь, у которой от гнева раздуваются ноздри.
— Я не понимаю, чего хочет от меня Мурзин? — кричит Виктория. — Это дело с заметкой я так не оставлю! Мне не нужна жалость! Ты сама меня учила быть гордой!
— Понятно, — говорит Полина Васильевна. Что она еще может сказать, если Виктория ей на каждом шагу говорит: «Ты сама меня учила этому!» Да, сама! Учила быть непреклонной, решительной, гордой; боялась, что вырастет неженка, наследная принцесса, и, видимо, где-то в чем-то ошиблась.
Как это случилось, что Виктория все, перенятое от матери, так извратила: решительность у нее стала упрямством, гордость — стремлением встать над окружающими, определенность характера — прямолинейностью его?
— Вот что я скажу, Виктория! — тоскливо говорит Полина Васильевна — Ты во всем права и… ни в чем не права! Во всем, что ты делаешь, нет главного — души. Это как в зеркале — отражение в нем похоже на живого человека, но это только отражение.
— В чем я не права? — перебивает мать Виктория. — Ты изволь сформулировать конкретно! Меня не устраивают аллегорические формулировки. Ты скажи, в чем, и я решу — соглашаться или нет!
Полина Васильевна тяжело вздыхает. Все, чему она учила дочь на основе своего жизненного опыта, Виктория приняла как железное правило поступать без раздумья так-то и так-то в таком-то и в таком-то случае.
— Да пойми, что ты не права! — умоляет дочь Полина Васильевна. — Нельзя так относиться к людям!
— Как относиться? Что я сделала им плохого? — злится Виктория. Она впервые в жизни так сердито, резко разговаривает с матерью.
— Виктория, опомнись! — вскрикивает Полина Васильевна. — Как ты разговариваешь!
— В принципиальных вопросах я не могу уступать даже тебе! — отвечает Виктория. Она стоит перед матерью прямо, гордо выпрямившись, ноздри ее маленького красивого носа раздуваются. — Это было бы предательством по отношению к самой себе!
— Виктория! — ужасается мать. — Ты можешь говорить со мной иным тоном?
— О принципиальном — не могу!
Полина Васильевна не знает, что делать: ей еще ни разу в жизни не приходилось спорить с дочерью. Сегодня дочь впервые повышает на нее голос, и мать обезоружена этим; не кричать же тоже! Полина Васильевна торопливо встает, выбегает из кухни. Через мгновение она возвращается, и удивленная Виктория видит в ее руках старую кожаную куртку, которая вот уже много лет висит в гардеробе вместе с новыми платьями матери и единственным костюмом Григория Ивановича. Виктория знает — в этой куртке мать ходила еще тогда, когда Виктории не было на свете, а мать была комсомолкой. Она бегала в этой куртке на собрания, на курсы ликвидации неграмотности.
— Виктория! — говорит Полина Васильевна. — Вот эту куртку я носила, когда была моложе тебя. У меня была тогда мечта, чтобы люди научились читать. Я шла к ним с любовью и радостью.
— Я знаю, мама, — спокойно отвечает Виктория. — Тогда были героические времена. Но ведь это романтика!
— Что значит — романтика! Неужели ты думаешь…
— Времена романтики прошли. — Виктория едва приметно улыбается. — Прости, мама, но это смешно — специально бегать за курткой, чтобы показать ее мне. Что с тобой? Ты всегда была такая строгая, решительная, непримиримая!
Куртка в руках Полины Васильевны обвисает; она медленно садится, замолкает. Проходит несколько длинных минут, потом Виктория нежно обнимает мать за плечи, заглядывает в лицо.
— Я не хотела тебя обидеть, мама! В наше время есть романтика космоса, техники, а той, твоей романтики… Полина Васильевна перебивает:
— Довольно, Виктория! Ты лжешь! Слова тебе не принадлежат — они чужие!
— Мама!
— Довольно! — Полина Васильевна бьет рукой по столу. — Довольно!
— Не кричи на меня! — Виктория опять подымает голос. — Я не позволю!
Степка выходит из дома и свистит — вот это да! На улице творится неописуемое: дождь, ветер. Тучи несутся низко над головой, в них ни одного просвета, точно скатали грязную шерсть и закрыли ею небо. Степка отходит от дома на сто метров и опять свистит — ни дома, ни оградки уже не видно. Туман.
— Здорово, Степан! — слышится из дождя голос Натальи Колотовкиной — Сколько времени? Не опаздываем?
— Без пятнадцати семь…
Раньше Наталья еще издали протягивала Степану руку, он крепко пожимал, улыбался, был рад. Сегодня Наталья руку не протягивает, а только кивает — коротко, печально. Они идут вместе, но не рядом, как обычно, а метрах в двух друг от друга. Они — Наталья и Степан — одинакового роста, широкоплечи, похожи манерой держаться, похожи походкой. Они похожи так, как походят друг на друга муж и жена, прожившие много лет вместе.
— Плохая рыбалка будет! — наконец говорит Наталья. В зубах у нее шевелится былинка. — Раньше, рассказывали, в дождь не рыбачили.
— Да, — отвечает Степка. — Да!..
До яра они идут молча, торопливо, не глядя друг на друга. На крутизне останавливаются, заглядывают вниз — там плавают клочья сизого тумана, клубятся, сталкиваясь, наползают на яр.
— Я во сне видел такой же туман, — говорит Степка.
— Какой? — оживляется Наталья.
— Черный да страшный-страшный! Как будто лечу на землю, а она покрыта туманом. Мне страшно: а вдруг ее нет, земли. Я ведь издалека лечу…
— Откуда, Степа? — спрашивает Наталья.
— Вроде с другой планеты… Тебе не снится такое?
Она по-ребячьи машет головой — сверху вниз, — заглядывает ему в лицо, задумывается и опять грызет былинку.
— Мне другое снится… Полянка, а над ней облака — много-много! Я просыпаюсь счастливая-счастливая,
