19 апреля, за день до Пасхи, колонисты отправились в лес — за сосновыми ветками для гирлянд. На реке еще стоял лед. А из земли пробивалась нежная зелень.
Весна несла с собой радость и надежду.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В КАЗАЧЬЕЙ СТАНИЦЕ
Читатель, наверное, уже забыл о Пете Александрове и его сестре Леночке. И ничего удивительного. Ведь мы с ними не встретились ни в одной из последних глав. И тому простое объяснение. Брат и сестра Александровы не попали ни в Петропавловск, ни в Ирбит, ни в Тюмень и ни в один другой город Сибири, где расположилась на зиму детская колония.
Гатчинская группа была единственной, которой определили местом жительства не город, а большое казачье село.
Группа состояла из пятидесяти человек. Почти все мальчики. И самым старшим, в том числе и Пете, всего по двенадцать лет.
Заведующей назначили Надежду Гавриловну Секачеву-Минкер. В колонии эта женщина оказалась случайно. Весной, как и многие жители столицы, выехала из Петрограда, а вернуться не смогла. Узнав о бедственном положении детей, Надежда Гавриловна предложила свои услуги.
Воспитателями оставались уже знакомые нам супруги Симоновы — Георгий Иванович и Елизавета Аристидовна.
Но больше всего дети были привязаны к медицинской сестре Капитолине Алексеевне Зарубинкой.
…В назначенный день мальчиков и девочек вместе с их скарбом посадили на телеги. На каждой из них, устланной тонким слоем соломы, сидели по восемь человек. Сидели, свесив ноги, опершись спинами на сундучки и корзины.
Неудобства переезда действовали угнетающе. Слышавшиеся вначале смех и веселый говор смолкли.
Тряска, жара и дорожная пыль вынуждали ребят то и дело соскакивать с телег и идти рядом, обочиной дороги. Младшие хныкали.
— Потерпите… Ну еще немного потерпите, — приговаривала медсестра, одной рукой гладя малыша по головке, а другой — протягивая кружку с холодным компотом.
Для старших у Симонова были свои уговоры.
— В места мы едем хлебные, — говорил он, широко улыбаясь. — Это самые богатые места на Урале. Мужики здесь зажиточные. Так что есть будем вволю.
— Вашими бы устами да мед пить, — отозвалась Надежда Гавриловна. — Разве не слышали пословицу: «Мужик богатый, да бык рогатый».
— Бог милостив, — не нашелся чем другим ответить Георгий Иванович.
Проселочной дороге, казалось, не будет конца. Только к середине дня им встретилась харчевня. Возле нее решили сделать привал.
Дети довольствовались сухим пайком и чаем, принесенным в кастрюлях. Вокруг толпились удивленные крестьяне. Тараща глаза, они спрашивали возниц:
— Что за мамаева орда?
Но те только молча разводили руками.
До станицы Уйской добрались только в сумерки. Под жилье выделили поповский дом. Места было мало, и спать пришлось на нарах, укрывшись чем попало. Вечером в поповском доме из-за отсутствия свечей и керосина не светилось ни одно окно. Но и днем каждая комната напоминала темную келью.
Не оправдались надежды и обещания Симонова.
Вскоре воспитателям стало ясно, что выбор казачьей станицы, лежащей в ста километрах от железной дороги, оказался неудачным. Казаки не хотели помогать детям Красного Петрограда. Благотворительных организаций в сельской местности и подавно не было. Так что началось уже знакомое — дети стали ходить по станичным домам, выпрашивая милостыню.
Но подавали неохотно и мало, иной раз выпроваживая ребенка грубым словом. Даже отказывались продать молоко больным детям.
Но нужнее всего была мука.
Посланная на мельницу медсестра вернулась ни с чем.
— Требуют денег, в долг не дают, — оправдывалась она перед заведующей.
— Пойдемте вместе.
— Пустое дело, Надежда Гавриловна. У этого мельника зимой и снега не выпросишь.
— Ничего, я знаю, чем его заинтересовать.
— Лука Ермилович, дети ведь голодные, — постаралась усовестить хозяина мельницы Секачева- Минкер. — Войдите в наше положение.
— Не взывайте к моей совести. Вы у меня не в первый раз. Я уже давал в долг. А где обещанные деньги? Где ваша гарантия?
— Вот моя гарантия, — ответила Надежда Гавриловна, снимая с руки золотой браслет.
Взятой муки хватило ненадолго. И вновь заведующая пошла к мельнику, на этот раз отдав золотые часы.
— Как же вы без часов будете? — сказал он, несколько смутившись.
— А как дети будут без еды?
В станице вспыхнула эпидемия скарлатины и кори. Как ни берегли детей, но болезнь не обошла и колонистов. Они были очень ослаблены недоеданием.
Среди детей, заболевших скарлатиной, самым тяжелым оказался Коля Корнеев. Мальчику становилось все хуже. У медицинской сестры опустились руки. Ее знаний и опыта уже недоставало. Она отправилась в станичную больницу, хотя и слышала, что врач, практикующий там, человек недобрый.
Так все и получилось.
— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.
Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.
Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.
Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.
Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.
Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.
По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.
— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку
