— Кто?
— Слышал про «Божественную комедию»? Там один итальянец встретил своего земляка, которого на время выпустили из Ада. Покойник организовал веселую прогулку по Аду, а живой все подробно записал.
Винс задумался.
— Это в Италии было?
— Наверное, а что?
— А то, что твой Маркус похоронен далеко отсюда. А мертвецы далеко от могилы не отходят, мне еще бабка рассказывала, а ей — ее бабка. Других дураков пугай, поняла?
— Может быть, ты и загробной жизни не боишься? У тебя на морде написано, что рай тебе никак не светит. Умрешь и попадешь в ад, а Маркус там тобой займется.
— Лопни твоя задница! — разозлился Винс, — надо будет, куплю хоть мешок индульгенций и ни в какой ад не попаду. Тебе-то какое дело?
— Чтоб тебе фальшивую индульгенцию продали! По рукам. Но я стою дороже.
— Все продаются, — удовлетворенно протянул Винс.
— Не все тебе по карману. Сорок золотых талеров.
— Сколько? Да на эти деньги можно полгода жить! Еще и золотых!
— Твои проблемы. Разбогатеешь — придешь, — Марта поняла, что названная сумма превысила планируемую стоимость сделки.
Марте было выгодно тянуть время, а Винсу пришлось принимать решение, или убрать Марту прямо сейчас, или возвращаться к французу и спрашивать насчет сорока талеров. По здравому размышлению он решил совместить оба варианта. Согласиться на сорок, дать двадцать авансом и двадцать пообещать потом.
— Двадцать сейчас, двадцать после.
— Идет.
Винс аккуратно передвинул через стол кошель с монетами. Марта смахнула кошель со стола и спрятала его в складках юбки.
— Умная девочка. Если бы ты не согласилась, тот парень придушил бы тебя шнурком, — похвастался Винс, подмигивая Кабану.
Марта даже не обернулась.
— Если бы он попытался, я бы отстрелила тебе яйца. С двух футов я не промахиваюсь.
Винс недоуменно переглянулся с сообщником. Марта опустила руку на колени и подняла только что купленный маленький пистолет. Сразу стало понятно, почему она так долго «поправляла юбку». Винсу показалось, что из-за спины Марты ему погрозил пальцем призрак с половиной лица.
С другой стороны, это был и хороший знак. Значит, согласие было дано добровольно, а не от страха.
Вот и лавка со щитами, где штабелями сложены треугольники и четырехугольники всех видов, местные и немецкие, простые дощатые, обтянутые тканью и грунтованные. Франц хотел сторговаться на скидку в денежном выражении, но удалось только на «четыре щита по цене трех». Как только щиты перешли к покупателям, Фредерик решил, что его миссия закончена, и шустро убежал по своим делам. Не будет же благородный юноша сам таскать щиты.
Франц, уподобившись черепахе, взвалил на спину аккуратно увязанные треугольники и поплелся домой. В двух шагах от столба с указателем кто-то хлопнул его по плечу.
— Здорово, земляк!
— Здорово, земляк! — повернулся Франц. Действительно, почти земляк. Ротемауль. Сын мельника из соседнего городка.
— Ну как, вспомнил меня?
— Сам удивляюсь, как сразу не узнал, мы же полгода вместе отвоевали. У тебя все еще самая красная морда во всей армии и колец на пальцах как у бабы.
— Тяжело? Могу помочь.
— Давай.
Вдвоем дотащили щиты до лагеря. Как и следовало ожидать, никто из своих навстречу не выбежал и груз не подхватил. Франц с ходу обозвал всех на манер Его светлости улитками, дал кому-то по морде в ответ на возражение, остальных грязно выругал и загрузил разной работой.
— Совсем обнаглели, улитки чертовы, — пожаловался Франц новому знакомому.
— И не говори, — ответил тот, — давай лучше пожрем. Ты сейчас не слишком занят? У меня в лагере вот-вот обед будет.
— Давай, — согласился Франц. Графский повар швейцарцев недолюбливал и специально для них еду немного недоваривал и недосаливал.
В лагере, куда его привел Ротемауль, был полный порядок. Перед ними тут же поставили на стол две большие тарелки с вкусно пахнущим мясом и бочонок пива.
— Слушай, сосед, есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — сказал Ротемауль, — только как сосед соседу предлагаю.
— Честно говоря, мы не такие уж и соседи, — скромно ответил Франц, — Мельницу вашу я, конечно, знаю, но всегда отец в другую сторону зерно возил.
— Я не понял, тебе кто больший сосед, я или какой-нибудь шваб с итальянцем? Тебе старшие не говорили, что надо своих держаться? Помнишь, был у вас в городке такой патер суровый, он на каждый праздник напоминал, что «возлюби ближнего» это про ближних соседей, а уже Унтервальд никакие нам не ближние, не то, что всякие там, прости господи, французы.
— Помню, — Франц улыбнулся, — Он нам за последний год все уши проповедями прожужжал.
— О! Так он тебе объяснил, что лучше воевать с нами, чем против нас?
— Ну-у… Он ничего такого специально не объяснял. Мы и так вместе воевали.
— Во-от, — вербовщик поднял указательный палец. — Традиции уважать надо. Ты же пленных брать не будешь?
— Не буду.
— И в бою не побежишь?
— Не побегу.
— Во. Значит, забирай своих людей, получай аванс и переходи к нам.
— С каких чертей? — удивился Франц, — Тут же турнир, никто не будет воевать.
— Скоро будем. Потому и предлагаю. Нас тут только швейцарцев двести человек, не считая рыцарей со свитой. Завтра вечером мы должны перебить твоих ребят.
Франц поморщился, но спорить не стал. Двести швейцарцев уже больше, чем пятьдесят, а еще всякие рыцари…
— Сейчас ты скажешь, что твой граф де Круа — лучший в мире наниматель, а ты, как порядочный наемник, должен выполнить обязательства по контракту. Я тебе сразу отвечу, что он в свое время поступил точно так же, как ты сейчас, и по такой же причине. Чтобы швейцарцы не воевали со швейцарцами.
Франц открыл рот, чтобы возразить, но красномордый махнул рукой и продолжил.
— В любом случае, твой де Круа не жилец. На прошлой войне он нажил себе слишком много врагов, и самые сильные из них здесь. Кем бы ты ни был у него и сколько бы не получал, его наследник не даст тебе ничего.
Франц опустил глаза. Крыть было нечем. Вербовщик ухмыльнулся и выложил еще один козырь.
— Давай, земляк, решай быстрее. А то пойду твоих парней перекупать. Они, я надеюсь, не дураки. И я заметил, что тебя они не больно-то жалуют.
Франц не питал иллюзий относительно преданности деревенских парней, управлять которыми получалось в основном при помощи грубой силы. Да и присягу они не давали ни ему лично, ни Его Светлости. Бык и Патер тогда за всех подписали контракт, а потом, когда Его Светлость для себя войну закончил, никакого нового контракта не было даже написано. Осталось сто человек, которым платили оговоренное жалование. С одной стороны, Франц надеялся, что ему удалось бы убедить солдат не
