нес большой крест, тщательно замотанный в мешковину и перетянутый веревками. Несмотря на маскировку, знающий человек легко мог бы опознать в свертке длинный двуручный меч с большим перекрестьем.
— Бычище, ты что, на войну собрался?
— Слышь, преподобие, ты неси свой крест, а я понесу свой.
— Да я не спорю, только одеться ты мог бы и скромнее.
— Ты сам сказал «черное или коричневое», а этот бархат у меня еще с позапрошлой войны лежал. Дочка и пустила в дело.
— А разрезы-то зачем?
— Внучек постарался. Настоящий швейцарец.
Вспомнив внука, Бык улыбнулся. Патер хотел сделать еще какое-то замечание, но передумал. Друзья перекрестились и шагнули навстречу восходящему солнцу.
Все дороги в Италии, как известно, ведут в Рим, поэтому в северной Италии не было города, через который не проходили бы маршруты паломников. Паломникам обычно торопиться некуда, да и геометрически кратчайший путь с учетом обстоятельств не всегда наиболее быстрый.
Как и следовало ожидать, паломничества к святым местам проводились под патронажем Церкви. Монашеские ордена устраивали групповые паломничества, организовывая группы и сопровождая их до места назначения через все границы. Монахи разрабатывали маршрут, обеспечивали ночлег в пути, лечение, выдавали карты, путеводители и разговорники. Монахи работали гидами и переводчиками, а иногда и охранниками караванов паломников. Путешественникам рассказывали поучительные истории из Священного Писания, существенно поднимая их мораль, а заодно и лояльность к Церкви. Если паломник умирал в пути, он мог рассчитывать, что его не бросят в общую могилу для бродяг, а похоронят на приличном монастырском кладбище.
В ответ паломники жертвовали Церкви значительные суммы денег не только в пункте назначения, но и на протяжении всего пути. Многие вносили свой вклад трудом, обустраивая гостеприимные аббатства для следующих поколений путешественников.
Часто к паломникам присоединялись простые люди, идущие по своим делам. Организованная группа, идущая с проводником, — лучшие попутчики. Кто знает, окажется случайный попутчик, похожий на купца, купцом или мошенником? Кто может сказать заранее, разбегутся десять крестьян при виде пяти разбойников, или окажут отпор? Или они сами и есть разбойники?
Надо сказать, что народ в то время был неторопливый, и путешественники в том числе. С уходившими в паломничество прощались, как будто расставались на всю жизнь. Обычным делом было по пути из пункта А в пункт Бе задержаться на недельку-другую в попутном пункте Це. Можно было заболеть и месяц-другой пролежать в монастырской лечебнице. Можно было остаться без денег и наняться за гроши, чтобы заработать на дорогу. Можно было влипнуть в историю, а это несложно в чужой стране с другими законами, и провести месяц-другой в тюрьме. Обычным делом было пережидать весенний паводок или сидеть зиму в горной деревне, ожидая, пока сойдет снег с перевалов.
В группе, с которой шли Патер и Бык, примерно треть из полусотни путников была просто попутчиками. В каждом городе кто-то присоединялся к группе, а кто-то оставался. Из тех, кто вышел в путь в Берлине, до первых деревень, где говорили по-итальянски, добрались всего семь человек. Среди них шестеро были паломниками в Рим, а один шел как раз в Феррону и как раз на тот самый турнир. Совершенно случайно этим попутчиком оказался кукольник Каспар, знакомый уважаемым читателям по «Плохой войне».
— Преподобие, помнишь этого мужика?
— Ну ты спросил! Это же Каспар, я его лет тридцать помню.
— Точно! У него еще пьеса такая смешная была про мужика с половиной лица и тетку с сиськами.
По пути Каспар давал представления почти в каждом городе, и паломники вскоре выучили наизусть его нехитрый репертуар, состоявший из нескольких коротких историй и одной длинной пьесы, для которой требовался помощник. Главными героями коротких историй были крестьянин Михель и мошенник Вюрфель, а длинная называлась «Герр и Фрау Профос».
— Что, Каспар, немецких земель тебе мало, пошел Италию покорять? — как-то спросил Бык.
— Да вот, жизнь заставила, — ответил Каспар, — старею я, не могу сам новых сказок сочинять.
— А про герра и фрау история разве старая?
— Прошлого года.
— И ты за год успел побывать и в Штирии и в Бранденбурге, и в Баварии, и в Саксонии, и в Мекленбурге, и в Швабии и в вольном городе Гамбурге?
— Эх… Кабы все мои коллеги были честными, я бы до сих пор по ярмаркам в Саксонии ходил. Люблю Саксонию. Так ведь не прошло и двух месяцев, как мою историю показывали в одной Саксонии трое. А еще через полгода кто-то до меня дошел аж до Мекленбурга и собрал все сливки. Ну я плюнул и пошел на юг.
На самом деле, Каспар не просто «плюнул и пошел», а на собрании неофициальной «гильдии бродячих артистов» потребовал себе хотя бы право премьеры своего спектакля в новом сезоне в Италии, если уж никто не хочет поделиться сборами с автором. Ему дали фору в три недели, и Каспар двинулся на юг. Поскольку самые большие сборы делались не с прижимистых местных жителей, а с приехавших тратить деньги гостей, самым выгодным местом в начале сезона выглядел турнир в Ферроне.
Долго ли, коротко ли, добрались и до Ферроны. В Ферроне паломников принимал старинный монастырь святого Мартина, располагавшийся в центре города. Друзья собирались прожить здесь неделю до турнира и всю неделю состязаний, поэтому по справедливости следовало бы сделать для монастыря что-то полезное в благодарность за хлеб и кров.
Проводник привел паломников в монастырскую часовню и предложим им помолиться, пока он сбегает за братом-госпиталием Бартоломео. Брат госпиталий (hostiliarius, hospitalarius), то есть странноприимный монах, был обязан оказывать прием гостям. В этом качестве он выступал как «принимающий лично Христа».
Стены и потолок в часовне были мастерски расписаны фресками на богоугодные темы. На видном месте был изображен сам святой Мартин, подающий нищему половину своего плаща. По легенде святой Мартин, будучи скромным странником, шел откуда-то куда-то под холодным дождем, завернувшись в мокрый плащ. На пути ему попался мокнущий нищий, и Мартин отдал нищему половину своего плаща.
Автор фрески эту сцену несколько приукрасил. Под ярким летним солнцем восседал на добротном рыцарском коне святой Мартин в сверкающих латах. На его пути возлежал нищий — полуобнаженный мускулистый красавец размером почти с коня. Плащ был небольшой, такие надевают с доспехами просто для красоты. Половины плаща нищему хватило бы примерно на носовой платок.
— Смотри-ка, Преподобие, а люди здесь любят жизнь! — прокомментировал картину Бык.
— Да, и живопись тоже, — ответил Патер.
— Эту фреску маэстро Горгонзола написал именно в таком виде по просьбе епископа, — вступил в разговор подошедший отец-госпиталий, — епископ сам позировал для святого Мартина.
Бартоломео считался самым праведным и самым умным монахом. Его слово было решающим в спорных вопросах нравственности и в толкованиях церковных уставов. При желании он мог бы пойти по стопам Савонаролы, навести в городе свой порядок и вписать свое имя в историю, но для этого он был слишком скромен. Его перу принадлежали несколько широко известных в узких кругах теософских работ.
— Вот здесь у нас часовня, здесь сад, здесь столовая, здесь жилье для паломников, — комментировал Бартоломео, жестикулируя, как указкой, свернутым в трубку листом бумаги, — Соседнее здание — дворец епископа, наш город уже больше ста лет является епископским. Вот этот купол — собор святого Павла. Мы строим его всем городом почти семьдесят лет и вскоре, даст Бог, закончим. Помочь на строительстве — богоугодное дело.
— Что надо делать? — спросил один из паломников, плотный мужик с мозолистыми руками.
— Внутри у нас уже идут службы, но роспись пока не закончена. Снаружи много отделочных работ, уже пора убирать строительный мусор, скоро привезут камень, и будем выкладывать мостовую.
— А повар вам не требуется? — наудачу спросил Бык.
