– Слушай, мне уже пора. – Он положил на стойку бара двадцатидолларовую бумажку и сказал, обращаясь к бармену: – Дай моему приятелю еще банку, а потом он пойдет домой.
Бармен отодвинул двадцатку назад Киту и ответил:
– С него и так уже хватит.
– Да брось ты, Ал, – заскулил Билли. – Человек хочет меня угостить.
– Допивай, что у тебя есть, и отваливай, – отрезал бармен.
Кит оставил двадцатку на стойке и сказал Билли:
– Возьми ее и отправляйся домой. Я к тебе загляну как-нибудь до отъезда.
– Хорошо, дружище. До встречи. – Билли проводил его взглядом и помахал рукой. – Рад был тебя увидеть, Кит.
Кит вышел на свежий воздух. Бар «Почтовый» располагался по другую сторону парка, что окружал здание суда. Кит пересек улицу и не спеша двинулся через парк.
На скамеечках, под фигурными фонарями сидели люди, несколько парочек прогуливались по парку. Кит увидел свободную скамейку и тоже присел. Прямо перед ним стоял памятник жертвам гражданской войны: огромная бронзовая фигура, изображавшая солдата в форме северян, с мушкетом в руке, а на гранитном постаменте под ним были выбиты имена жителей округа, погибших на той войне, – сотни имен.
С того места, где сидел в свете фонаря Кит, угадывалась целая аллея знакомых ему военных монументов; начинал ее обелиск в память всех войн с индейцами, затем шел памятник погибшим в войне с Мексикой, и так далее, вплоть до мемориала погибшим на вьетнамской войне, который представлял собой простую бронзовую доску с выбитыми на ней именами.
Хорошо, подумал Кит, что в маленьких городках помнят своих героев; но тут же ему вдруг пришла в голову мысль, что чем дальше от гражданской войны и ближе к современности, тем мельче и скромнее становились памятники – такое впечатление, что жители городка постепенно разочаровывались во всей этой затее.
Вечер стоял приятный, и Кит немного посидел в парке. Выбор того, чем можно было бы занять себя в пятницу вечером, в маленьком городке несколько ограничен, и Кит улыбнулся, припомнив вечерние возможности Лондона, Рима, Парижа, Вашингтона и некоторых других мест. Неужели же я и вправду смогу снова тут жить, спросил себя Кит. Наверное, смогу, подумал он. Он вполне мог бы снова начать жить обычной простой жизнью – если бы только было с кем.
Он огляделся по сторонам и заметил освещенный фургон, торговавший мороженым, и небольшую группу окружавших его людей. Киту вдруг пришло в голову, что если он станет приезжать по пятницам в город, то может где-нибудь увидеть Энни. Интересно, выходили ли Бакстеры куда-нибудь ужинать? А ходили ли они по пятницам вместе по магазинам, как это было тут принято? Ничего этого Кит не знал.
Он вспомнил те летние вечера, когда они с Энни Прентис сидели в этом парке и часами говорили друг с другом. Особенно запомнилось ему последнее лето перед поступлением в колледж, еще до того, как началась эта война, до того, как убили Кеннеди, как появились наркотики; то лето, когда мира за пределами округа Спенсер для него еще не существовало, когда и он сам, и его страна были еще молоды и полны надежды, когда ребята еще женились на соседских девушках и по воскресеньям ходили обедать к родственникам.
В те времена здесь, в этом парке, всегда было полно его друзей; девушки ходили в платьях, а не в брюках; ребята носили короткую стрижку. Тогда еще только-только появились транзисторные приемники, по радио передавали Питера, Пола и Мэри, Джоан Баэз, Дайона, Элвиса; и звук у этих приемников еще был негромкий.
Курить тогда предпочитали «Ньюпорт» – сигареты с ментолом, а не «травку», и слово «кока» означало кока-колу, которую пьют, а не кокаин, который надо нюхать. Парочки гуляли, держась за руки, а если где-нибудь за кустом кого-то заставали обнимающимися и целующимися, то быстро препровождали прямиком через улицу в полицейский участок, где провинившимся приходилось выслушивать долгий и нудный выговор от дежурного представителя суда при полиции, обычно уже пожилого человека.
Привычный всем мир стоял на грани взрыва, и первые признаки этого были уже налицо; но, конечно, тогда еще никто не смог бы предсказать все то, что случилось потом. Лето 1963 года, насколько помнил Кит, впоследствии стали называть «последним летом, когда Америка еще была невинна»; и уж для самого-то Кита это в буквальном смысле оказалось так: именно в то лето в спальне Энни Прентис он расстался со своей невинностью.
До Энни ему ни разу не доводилось видеть обнаженную женщину, даже в кино или на картинках. Журнал «Плейбой» в 1963 году уже выходил, но до округа Спенсер дойти еще не успел, а фильмы сомнительного содержания запрещались к показу гораздо раньше, чем попадали в Спенсервиль. Вот потому-то Кит совершенно не представлял себе, как выглядит голая женщина и уж тем более ее половые органы. И теперь он слегка улыбнулся, припомнив, какими неловкими они были, когда в самый первый раз пытались совершить половой акт. Энни была столь же неопытна, как и он сам, но ее инстинкты подсказывали более правильные действия. У него тогда оказался с собой презерватив, один-единственный, купленный случайно за два доллара – настоящее состояние по тем временам – у одного более старшего парня, который привез из Толидо целую их пачку; сделав неизвестно зачем это приобретение, Кит потом долго таскал его в бумажнике. «Если бы знать тогда, что нас ждет, – подумал Кит, – мы бы постарались растянуть то лето в целую вечность».
Кит поднялся со скамейки и двинулся вперед. Откуда-то вдруг донеслись громкие звуки «рэпа»; подростки, рассевшись на траве в кружок, развлекались электронными играми; несколько стариков отдыхали на скамейках. На газоне, прижавшись друг к другу, лежала парочка – их лица выражали полнейшее отчаяние из-за того, что нельзя было избавиться от одежды.
Кит снова вернулся мысленно в лето, а потом и осень того, далекого года. Он и Энни идеально подошли друг другу в любви: оба они с удовольствием экспериментировали, радовались своим общим открытиям, у обоих в достатке было присущих юности энтузиазма, энергии и выносливости. В то время не существовало еще ни пособий по половому воспитанию, ни книг и справочников, которые вводили бы в таинства секса, ни видеофильмов на эту тему; но каким-то непостижимым образом, повинуясь одним только собственным инстинктам, они сами пришли и к оральному сексу, и к позе «шестьдесят девять», к открытию эрогенных зон, эротической манеры раздеваться, десятка самых различных положений и позиций, к сексуальным играм и разговорам. Кит не имел ни малейшего представления о том, откуда это все вдруг на них снизошло; иногда один из них в шутку обвинял другого в том, что у того есть, оказывается, немалый опыт сексуальных похождений, что тот насмотрелся порнографических кинофильмов, которые в то время были вне закона и производились исключительно в Европе, или же в том, что тот делится информацией с друзьями или подругами. На самом же деле оба они были девственниками, оба совершенно ничего не знали, но оба страстно хотели узнать и были на удивление раскрепощены и лишены каких-либо предубеждений.
Они занимались любовью при малейшей возможности, в любом месте и в любое время, и ухитрялись при этом держать свои отношения в секрете, как вынуждены были поступать в то время все влюбленные.
В колледже, вдали от дома, они, конечно, почувствовали себя свободнее; но общежития тогда были раздельные, и за соблюдением установленных правил в них следили очень строго. В мотелях подобным парочкам номера сдавать отказывались, и потому на протяжении двух лет они занимались любовью за пределами университетского городка, в квартире, принадлежавшей одной семейной паре, их друзьям. Потом Энни удалось снять для этой цели комнату в доме над хозяйственным магазином, но жили они по- прежнему каждый в своем общежитии.
Кит снова, в который уже раз, задал себе вопрос, почему они все-таки тогда не поженились. По- видимому, им не хотелось разрушать ту атмосферу романтики, тайны, запретного плода, что сопутствовала их отношениям. И к тому же не было никакой необходимости куда-то спешить, с чем-то торопиться: казалось, что, пока они живут в замкнутом мирке колледжа, стабильности и безопасности их существования ничто не угрожает.
Но затем подошло время окончания колледжа, и повестка с призывного участка не заставила себя ждать. В те годы половина его знакомых смотрели на получение повестки как на призыв не к оружию, а к
