Он лжет, и глазки у него бегают. Мне хочется молча указать ему на дверь, но я знаю, что сейчас мы придем к взаимному согласию и спрыснем сделку. Потому что так хочет Автор.
А я-то, глупый человек, думал, что уже никто не сможет достать меня из коллапсара… Как бы не так. Уж если никто толком не знает, что такое черная дыра, то здесь у Автора есть лазейка. ОН ДОСТАНЕТ МЕНЯ ОТОВСЮДУ. Уже достал! И отныне я снова обречен жить, снова схвачусь с мировым Злом, буду бить и принимать удары, но меня никогда не добьют, потому что я вечный. Вот я уже снова в действии, и мне остается радоваться, что на этот раз я родился в спокойной обстановке и пока не успел проявить наиболее привлекательных для читающей публики качеств своего характера, при столкновении с которыми в жизни та же публика шарахнулась бы, как от чумы. Но я стерплю эту выходку Автора, если история выйдет короткая и без особенной крови, лучше всего – маленькая новелла с легкой интригой. Вот сейчас Он переключится на описание толстяка, тогда я подниму глаза вверх и, может быть, мне удастся что-нибудь разглядеть.
Он переключается на толстяка. Поднимаю глаза кверху, тянусь. Заголовок мелькает и скрывается, но все же я успеваю…
Рыжий тайваньский телефонный аппарат с замысловатым золотым иероглифом на двузубой хваталке уже в пятый раз успел возопить со стены дурным голосом, когда Андрон Васьковский, путаясь в шлепанцах и матерясь, наконец добежал и сорвал с иероглифа трубку.
– Да! – заорал он. – Да! Слушаю! Але! Говорите, чтоб вас… Перезвоните, ничего не слышно! – «Если опять Маню – убью», – подумал он.
– Все пишешь, Крыса? – спросили из трубки. – Все творишь? – Голос хихикнул.
Андрон переступил с ноги на ногу.
– Да! – сказал он. – Але, кто это? Потрох, ты?
– Кому Потрох, а кому Стась Иванович, – сказала трубка. – Тебе, кстати, Стась Иванович, это ты запомни, Крысеночек.
– Я слушаю, – сказал Андрон.
– Это я должен слушать. А ты должен говорить. О чем, догадываешься? Или напомнить?
– А о чем?
– Ну ты даешь, пасюк. Когда книгу сдашь, пидор? Ждем, понимаешь, с нетерпением. Заждались. И Бугай уже интересовался.
Андрон почувствовал, что вспотел. Пот был холодный.
– Так есть же еще время…
– Что-что?
– Хотите быстрей – компьютер верните, – сказал Андрон.
– А?
– Ну хоть какую-нибудь «двоечку», нельзя же так… У меня зубчатый ремень все время соскакивает.
– Про зубчатый ремень ты Бугаю расскажи, – посоветовала трубка, – а то он что-то гугнивый ходит, давно, наверно, не веселился. Ты, Крысонька, ремешок тот пальчиком придержи, он и не соскочит. Левым таким мизинчиком, понял? А как каретка наедет, ты быстренько строку и допечатай. В общем, твое дело. Я до тебя полтора года придерживал и делал главу быстрее, чем Бугай успевал бабу трахнуть. Прожрал, понимаешь, аванс, а толку нет, и еще кобенится: компьютер ему…
Пересохло в горле.
– Какой аванс? – спросил Андрон. – Ты мне, Потрох… Стась, про аванс не говори, не было никакого аванса. Я еще за тот раз гонорар не получил.
– Ах, не получил? – сказала трубка. – Ну-ну. Слушай, пасюк, интересно выходит: Желязны гонорара не требует, Сильверберг не требует, Муркок и тот не требует, а Стиву Шайну вынь да положь. С чего бы? Может, переслать ему в Штаты, ты как думаешь?
В трубке заржали.
– Суки! – тихонько сказал Андрон.
– А?
– Я говорю, тут у меня работы еще на месяц. Так Бугаю и передай.
– Так и передать, Крысонька? Это можно.
– Ну, не так, а сам понимаешь… Ну хоть три недели, полный же зарез… Потрох!
– Как?
– Стась Иванович!
– Что, Шайнушка?
– Три недели даешь? Ты этого не видел, это же блеск будет, ты такого и у Гаррисона не читал…
– А у тебя, значит, прочту? Это про Орка опять? Мог бы, кстати, себе и получше имечко выискать. Мурло какое – Шайн… Хрен с тобой, Крыса, неделю дам, а больше ничего не обещаю, с Бугаем – сам знаешь… Будешь потом лапу сосать под родной фамилией. Ну, скрипи дальше.
– Эй! – закричал в трубку Андрон. – Стась, а насчет гонорара…
Трубка разразилась гудками. Андрон тихо выматерился и вернул ее на хваталку с иероглифом. «С-св-в- волочи!» – сказал он, подумав. Ничего другого сказать не хотелось. На журнальном столике в углу комнаты сердито жужжала невыключенная «Ижица», и по звуку было ясно, что зубчатый ремень опять слетел. Столик тоже вибрировал, мелко дрожала торчащая из машинки и допечатанная почти до конца страница, вверху на ней можно было разглядеть:
Андрон проследовал мимо столика к шкафу, раскрыл его и из картонной коробки, угнездившейся на нижней полке среди обуви, вытянул прозрачную бутылку. На кухне он ее обезглавил, сорвав колпачок, налил полный стакан и, задержав дыхание, выпил его в два глотка. Не дав себе отдышаться, он наполнил стакан вновь.
Я, камень
Не знаю, кто в незапамятные времена решил пошутить, так устроив наш мир, что все на свете кому-то завидуют.
Бедные – богатым. Слабые – сильным. Уродливые – красавцам. Рабы – владыкам. Неудачливые – баловням судьбы. И если где-нибудь удастся сыскать богатого, сильного и удачливого красавца-владыку, то наверняка окажется, что и он кому-то завидует. Например, богам, даже самым ничтожным из них, а то и вовсе забытым, не имеющим ни храмов, ни жрецов, ни алтарей, чахнущим, но бессмертным. Или нищему певцу – за то, что сочиненные им песни подданные слушают охотнее, чем его, владыки, глашатаев.
Врут схоласты, будто мир стоит на панцире огромной черепахи, это вредный предрассудок. Панцирь давно бы треснул. На самом деле мир стоит на зависти и насквозь пропитан ею. Она как клей, без нее земной диск рассыпался бы песком. Ну что еще, спрашиваю я вас, способно скрепить его? Любовь? Верность? Дружба? Доблесть? Не трудитесь перечислять далее. Уже очень смешно.
Старые завидуют молодым. Безрукие – рукастым, слепцы – зрячим. Глухонемые завидуют тугим на ухо. Слепоглухонемые – тем, кто имеет либо слух, либо хотя бы один глаз, пусть астигматичный и близорукий. Вечно жалующиеся тени непогребенных завидуют живым, включая слепоглухонемых. Бесплотные горемычные скитальцы, надоедающие мне по ночам своими жалобами, они вообще завидуют всем, кто хотя бы иногда может позволить себе отдых и полный покой. Вероятно, с особенной силой они завидуют мне.
А я завидую им. Полный покой надоел мне к концу первого года неподвижности. Герой в бессрочном отпуске…
Слава о моих подвигах гремит по свету. Мне известно, что во всех селениях, лежащих и по ту, и по эту сторону перевала, бродячие певцы, слетающиеся на каждую ярмарку, как мухи на клей, прославляют в балладах дела давно минувших дней – мои дела. Я действительно очень стар по человеческим меркам, хотя по геологическим чрезвычайно молод. Сущий младенец.
Я – Камень. Довольно большой гранитный валун почти прямоугольной формы, высотой доходящий до пояса среднему человеку, шириной в полтора шага и длиной в три. Параллелепипед, как сказал бы ученый геометр. Та моя грань, что обращена вверх, особенно плоская и удобна для того, чтобы дать отдых усталому путнику. Что они и делают. Почти каждый норовит присесть на меня, но никому не приходит в голову сказать спасибо. Недавно какой-то варвар, направляющийся на юг явно ради того, чтобы побесчинствовать и пограбить, типичный гопник в кольчуге и рогатом шлеме, затупил о меня меч, но сумел-таки вкривь и вкось
