свет застишь…
Язык у него раздвоенный, но я только теперь понимаю, что у него и слюна разная. На левом кончике языка она мертвая, на правом – живая. Век живи, век учись.
По-моему, дракон не столько обрабатывает рану, сколько смакует вкусовые ощущения. Но дело сделано: рана закрылась, Ленора в сознании. И даже нисколько не испугана.
– Это кто?
– Дракон, – объясняю. – Мудреющий. Он тебя вылечил.
Ленора произносит благодарственную речь. Дракон в показном смущении машет на нее крылом, отчего с эльфийской халупы ветром сносит крышу, и улыбается во всю кошмарную пасть:
– Не стоит меня благодарить, о деликатеснейш… то есть деликатнейшая из принцесс. За твое исцеление мне указан путь к усладе желудка Геенне…
– Ха! – Ленора веселится. – А ты знаешь, сколько у Геенны воинов? А магов? А ведомо ли тебе, что на стенах города установлены баллисты, числом пятьдесят, чьи стрелы пробивают дракона навылет?
Дракон мрачнеет и поворачивается ко мне.
– Ты почему не сказал?
– А ты не спрашивал.
– Та-ак. – Дракон в раздражении колотит хвостом, оба его глаза наливаются кровью. – Сговорились, да? Думали, я настолько глуп, чтобы летать в пределах досягаемости баллист? Я же не глупый, я мудреющий! Надули, да?
– Погоди, – осаживаю я его. – Мы ищем Зрячие Кольца и приглашаем тебя пойти с нами. Если мы найдем их, могуществу Геенны наступит конец. Вот тогда и пообедаешь…
Дракон долго думает. Но уже остывает. Это хорошо: он не огненный дракон и перегрев ему вреден.
– Далек ли путь? – наконец осведомляется он.
– Порядочен.
– А куда идти?
На выручку мне приходит Потерявший Имя. Прошептав заклинание, он плашмя швыряет свой посох на землю. С посохом немедленно происходит метаморфоза: он уплощается и удлиняется, быстро превращаясь в тропу. Вот это да! Самонаводящаяся дорога!
– Боевого оружия не получилось, – извиняется старик. – Но хоть что-то…
– С изъяном?
– Да. Надеюсь, с небольшим.
– Ну как, – вопрошаю дракона, – пойдешь с нами?
Тот тяжко вздыхает, отчего стены эльфийской халупы рушатся, как карточный домик.
– Придется…
– А коли придется сражаться с врагами, а?
– Ну… я ведь еще не мудрый, я только мудреющий. – И дракон сконфуженно прячет голову под крыло.
Мы идем через земли короля Кюрдамира. После небольшой бескровной стычки с пограничной стражей мы держимся настороже, хотя вообще-то это страна мирная. Говорят, что с тех пор как славный Кюрдамир стараниями врачевательницы Нежриэль излечился от беспробудного пьянства, он настолько полюбил физические упражнения и стрельбу, что даже велел подданным забыть его прежнее имя и стал именоваться Биатлоном, носителем двух достоинств. Королевство Биатлона – процветающая страна, войны обошли ее стороной. Зато к западу от королевства воюют все, кому не лень.
Туда мы и направляемся.
Леноре не сидится на привалах – она требует, чтобы я учил ее бою на мечах, коих у нас полный комплект после приграничной стычки. Я и учу. На дракона надейся, а сама не плошай. Мудро, принцесса, мудро. Со временем о тебе разнесется слава как о справедливой королеве-воительнице, но видел бы тебя твой покойный папаша Угорел – залился бы слезами. Ведь ты не постесняешься подержать в тюрьме крестьянина, не заплатившего налоги, и вздернуть на крепостной стене предателя? Ну и правильно.
Тропа, еще недавно бывшая посохом, пряма, как стрела, и вовсе не собирается обходить разные природные мелочи вроде буреломов, скал, оврагов и болот. Потерявший Имя, только что вытащенный нами из зыбучей трясины, хмурится на ходу, вычесывает из бороды сфагнум и объявляет, что эта-то неразборчивая прямизна и есть изъян его изделия, хорошо, если единственный.
Мы переправляемся через Мэйнстрим, когда-то самую могучую реку из всех, какие я знал. Теперь я точно вижу неустроение в мире: от реки остался хилый ручеек, петляющий по стрежню бывшего русла великой реки. Сухие водоросли, скелеты рыб, потрескавшаяся корка окаменевшего ила. Речные духи или погибли, или переселились жить в боковые протоки, прежде почти сухие, а теперь на диво многоводные.
Мне знакомы эти края, я бывал здесь когда-то, правда, в последний раз сравнительно давно: лет шестьдесят назад. Если не считать реки, ландшафт с тех пор мало изменился. Вон и знакомый холм с плоской вершиной стоит как стоял, и все та же хижина земледельца у подножья холма…
Нет, я не утерплю, я сбегаю посмотреть…
Когда в прошлый раз я проходил здесь, спеша на помощь робкому и богомольному королю Монастиру, взятому в плен жрецами Тьмы, то решил срезать путь через вершину холма. Вершину я нашел еще более плоской, чем ей полагалось быть от природы, проще говоря, искусственно выровненной, со снятым слоем почвы и выкорчеванными кустами. На холме находился крестьянин, ничуть не испугавшийся при моем появлении. Он сидел на деревянной колоде, с ног до головы обсыпанный каменной крошкой, и тесал зубилом здоровенный гранитный валун. На валун-то я и присел, желая отдохнуть и поболтать со свежим человеком, ибо целых десять дней перед тем если что и слышал, то только свист клинков, грозный гул моего верного кистеня да стоны умирающих – вольно же им было подставлять свои головы под Чтозаболь!
– Если ты хочешь разбить этот камень, то неправильно держишь зубило, – сказал я, справедливо полагая, что знаю о камнях все.
– Я не хочу его разбить, – ответил крестьянин, не прерывая работы. – Я хочу его обтесать. Чтобы был прямоугольным. Четыре локтя в длину, три в ширину и два в высоту.
– Зачем?
– Площадку видишь? – показал он глазами. – Ее разровнял мой дед. Здесь будет… постройка. Сто шагов в длину, сто в ширину, сто локтей высоты. Это здание будет видно отовсюду, сюда будут приходить люди…
– Значит, это будет храм? – спросил я в великом сомнении.
– Не храм, а Храм, – поправил он интонацией.
Понятно…
– Какому богу?
– Никакому. Всем. Какая разница? Просто Храм.
– И когда ты надеешься его закончить? – спросил я.
– Я – никогда. Мой дед за всю жизнь сумел лишь подготовить площадку. Если боги позволят мне дожить до старости, то, наверно, я сумею обтесать и уложить в фундамент первый камень. После меня работу продолжит мой сын, – крестьянин кивнул в сторону хижины, возле которой мальчонка лет пяти пытался сбить плод с грушевого дерева, – а потом его сын, а потом внук и так далее. До тех пор, пока на этом месте не встанет Храм – сто шагов в длину, сто в ширину, сто локтей высоты…
Я попытался прикинуть в уме, сколько понадобится времени для строительства Храма такими темпами, и не сумел: выходило что-то запредельное. Идеи столько не живут, не говоря уже о людях.
– Зачем? – только и спросил я.
– Людям нужен Храм, – объяснил крестьянин. – Просто Храм, куда можно хоть раз в жизни прийти, и неважно, что каждый будет искать в нем что-то свое. Не знаю, найдет ли, хотя мне хотелось бы, чтобы нашел, – но знаю, что каждый пришедший обязательно оставит здесь что-то свое, сокровенное, невидимое, может быть, даже бессмертным богам, и тогда Храм станет немножко больше. Ведь Храм – это не только камни. Он станет расти до тех пор, пока не объемлет весь мир…
Вернее, пока очередная война не размечет его по песчинке, мысленно поправил я. Бедняга-фанатик. Но забавный.
