А рядом, сразу за последним сверкающим огнями кафе, — второй центр. Каждый крупный магазин в Дели на самом деле состоит из двух магазинов — получше и поплоше. Тот, что поплоше, понятное дело, помещается на задах того, что получше.
Его клиенты — слуги. Сразу прохожу во второй торговый центр, иду вдоль выстроившихся в ряд ресторанчиков, чайных, гигантских сковородок, на которых поджаривается хлеб. Здесь питаются те, кто работает в кинозалах, билетеры, уборщики. Здесь ночуют нищие.
Беру чай, вада[37] с картошкой и сажусь под баньяном.
— Брат, дай три рупии, — тянет руку тощая старуха.
— Мать, я не из богатых, иди на ту сторону и проси у них.
— Брат...
— Дай мне поесть! Оставь меня в покое!
Она отходит. Откуда ни возьмись появляется точильщик, вместе со своим колесом с ножным приводом располагается в двух шагах от меня, берет сразу два ножа и принимается за дело. Искры от затачиваемых ножей не долетают до меня совсем чуть-чуть.
— Нашел же место, брат! — говорю я ему. — Не видишь — здесь человек ест?
Он прерывается, тупо моргает, потом опять берется за работу. Будто и не слышал.
Швыряю картошку прямо ему под ноги и плетусь назад.
— Сколько в вас дури, люди!
Нищенка семенит неподалеку от меня. Она одергивает сари, намечает жертву, кто с виду побогаче, набирает в грудь воздуха и начинает свое вечное:
— Подай, сестра. Хоть три рупии. С самого утра ни крошки во рту не было...
Перед торговыми павильонами — словно мандала вокруг священного огня на свадьбе — возвышается целый штабель книг. За книжными бастионами почти не видно хозяина — сидит посередке на стопке журналов и ноги скрестил, ну вылитый священнослужитель. К книгам меня тянет словно магнитом, но жрец сразу охлаждает мой пыл:
— Все книги на английском.
— Да ну?
— Читаешь по-английски?
— А ты сам? — парирую я.
В точку. Тон разговора сразу меняется. То слуга обращался к слуге, а теперь человек беседует с человеком. Торговец оглядывает меня с головы до ног и сообщает со сладкой улыбкой, словно осмотр доставил ему удовольствие:
— Нет.
— А как же ты, не зная английского, торгуешь книгами?
— Зато я знаю, где какая, по обложке. Вот это «Гарри Поттер». Вот Джеймс Хедли Чейз. Это Калиль Джибран, это Адольф Гитлер, это Десмонд Бегли. Вот книга про радости секса. В один прекрасный день мне подсунули «Гарри Поттера», у которого обложка была как у Гитлера. Целую неделю я с ним промучился.
— Я постою рядом, ладно? У меня была как-то книжка. В детстве.
— Ладно. Располагайся.
Он торгует, я бью баклуши. От книг, даже если они на иностранном языке, будто электрические импульсы исходят. Точно вам говорю, Ваше Превосходительство. Типа увидел толпу девушек в облегающих джинсах, и у тебя встал.
Только эти импульсы воздействуют на мозг.
Мысли всякие появляются.
Я задумался о буром конверте, который получил от Пинки-мадам.
4700 рупий.
Странная какая-то сумма. Некруглая. Что-то тут не так. Может, она сперва хотела мне сунуть пять тысяч, а потом жадность одолела — богатые, они ведь жадные, вспомни Мангуста, который потерял в машине рупию, — и три сотни забрала себе.
Десять тысяч она тебе хотела дать, вот что! А потом передумала и выделила только половину. Да и из нее три сотни изъяла — сто, еще сто, еще сто — и оставила себе. Богатые — они такие. За грош удавятся.
Торговец поворачивается ко мне в своем сложенном из книг колодце:
— Что ты сказал?
— Ничего.
В руках у него газета на хинди. Он кричит мне поверх газетных страниц:
— Эй, а чем ты занимаешься?
Поворачиваю воображаемый руль на сто восемьдесят градусов.
— Как я сам не догадался. Шоферы — умные ребята, столько всего услышишь, сидя за баранкой. Ведь так?
— Другие, может, и подслушивают. Я — нет.
— Конечно, конечно. Ну говорить-то ты, наверное, по-английски умеешь? Научился поди от хозяев?
— Не очень-то. Говорю тебе, я их не слушаю. Как тут научишься?
— А скажи мне, что значит это газетное слово? — И он произносит по слогам: — Кон-фи-ден-ци-аль- ность.
— Оно значит: не лезь не в свое дело.
— Отлично. — Он благодарно улыбается. — Когда родные забрали меня из школы, мы как раз начали проходить английский алфавит.
Так ты человек-полуфабрикат, товарищ по несчастью! Моя каста.
— Эй, — кричит он мне опять, — полистай, если хочешь. — И протягивает журнал для богатых юнцов с американкой на обложке. — Тебе понравится.
Листаю. Он прав: мне понравилось.
— Почем журнальчик? — спрашиваю.
— Шестьдесят рупий. Нет, ты представляешь? Шестьдесят рупий за неновый журнал. А один тип на Кхан-Маркет торгует журналами из Англии по пятьсот восемь рупий за штучку. Подумать только!
Задираю голову и присвистываю.
— С ума сойти, сколько у них денег, — говорю как бы про себя. — А к нам отношение как к животным.
Вроде бы мои слова сильно его задевают. Уставившись на меня, он замирает, потом подбирается к самому краю своего колодца и, прикрываясь газетой, что-то шепчет.
Я приставляю руку к уху:
— Еще раз повтори.
Он озирается и произносит чуть громче:
— Так не может долго продолжаться.
— Почему нет? — Я придвигаюсь поближе.
— А ты слыхал про наксалитов? — еле слышно спрашивает он. — У них есть оружие. У них целая армия. Они день ото дня сильнее.
— Серьезно?
— Почитай газеты. Понимаешь, китайцам на руку, чтобы в Индии вспыхнула гражданская война. Китайское оружие поступает в Калькутту через Бирму и Бангладеш. А повстанцы идут на юг, в Андхра- Прадеш, во Мрак. Придет день, и вся Индия...
Он резким движением разжимает кулаки.
В таком духе мы говорим еще какое-то время, но приятельство между слугами непродолжительно,
