с двоюродным братом своего первого мужа Маелбетой, который был также двоюродным братом Дункана I по материнской линии и по праву должен был стать его наследником. Маелбета, пользуясь современной терминологией, теперь «вел» вражду своей жены и пасынка. Он был человеком энергичным и смелым. Поэтому правление Дункана началось со зловещих предзнаменований, тем более что он лишился возможного союзника в лице своего двоюродного брата Торфинна Оркнейского, предательски напав на его земли и развязав войну, которая, впрочем, не принесла ему никаких успехов. Одновременно Дункан попытался воевать с Англией. Кнут умер в 1035 г., а его убогие сыновья воевали друг с другом и со старшим сыном Этельреда Альфредом. И Дункан, и Альфред потерпели неудачи. В 1040 г., на шестой год царствования Дункана, Маелбета отомстил за брата своей жены наследнику его убийцы. Дункан, по- видимому, не был убит в Глэмисе или Инвернессе, а погиб в битве при Ботгованане. И Маелбета надел на себя шотландскую корону, выступив в роли гаранта мира и защитника своего молодого пасынка, и был принят знатью и народом, так как единственным другим взрослым претендентом на престол был Торфинн Оркнейский.
Впрочем, Дункан I оставил двух маленьких сыновей, Малькольма и Дональда. Их матерью, судя по всему, была англичанка из благородного дома ярлов Нортумбрии — внучка сестры Кнута Астрид и племянница короля Дании Свенда. Поэтому дети, вероятно, были увезены на родину своей матери, которой правил тогда младший сын Кнута Гартакнут. На долгое время они исчезают из нашего поля зрения. В 1042 г. Гартакнут умер от пьянства. Англичанам надоела эта странная династия. Сын Эдмунда Отважного — то есть законный наследник из Дома Кердика — находился слишком далеко: при венгерском дворе, но зато под рукой, при дворе нормандском, оказался его дядя Эдуард. Эдуард был наполовину норманном по крови и полностью норманном по воспитанию и наклонностям, а характер его больше подходил священнику, чем мирянину: этот английский принц был гораздо более набожным, чем большинство священников, но он был рассудителен, справедлив, отличался праведной жизнью, и англичане с радостью призвали его на престол. Вполне возможно, что именно он предоставил убежище двум маленьким шотландским принцам, ибо когда-то сам испытал тяготы изгнания, и если они на самом деле воспитывались при его дворе, то у них была прекрасная возможность познакомиться с норманнской культурой, которая к тому моменту была уже гораздо ближе к французской, чем к скандинавской.
Конечно же, Маелбета должен был опасаться ответной мести со стороны детей своей жертвы, но они были еще очень молоды. Их дед Кринан попытался свергнуть Маелбету и потерпел неудачу: узурпатор правил целых 17 лет. Мы располагаем крайне скудными сведениями о его царствовании, но, похоже, он был хорошим королем. По-видимому, он совершил паломничество в Рим: мы знаем, что в Вечном Городе он раздавал беднякам богатые дары. Кажется, он поддерживал дружественные отношения с Нормандией: когда в 1054 г. в результате антинорманнского дворцового переворота норманны, фавориты Эдуарда, были изгнаны из страны, Маелбета приютил их у себя, в результате чего Сивард, шурин покойного короля Дункана, напал на его королевство и разгромил его войска. Тем не менее Бирнамский лес не двинулся на Дунсинан[47], ибо Маелбета правил после этого еще 3 года. В 1057 г. сын Дункана Малькольм, воспользовавшись поддержкой шотландцев, имена и положение которых сейчас невозможно установить, напал на Маелбету и убил его у Лумфанана в долине реки Ди. Лулах заявил о своих притязаниях на трон и номинально правил страной одну зиму. Затем он также был убит у Эсси в Стратбоги, оставив маленького сына Маелснехтайна и дочь, которой суждено было стать родоначальницей очень беспокойного потомства.
Больше права Малькольма никто не оспаривал, и его 36-летнее правление явилось одним из важнейших периодов в истории Шотландии, ибо именно тогда начался процесс, в результате которого на протяжении правления четырех его сыновей Шотландия стала европейской страной.
Этому процессу переориентации часто дается неправильная оценка, потому что он не получил адекватного понимания со стороны исследователей. Согласно общепринятой формулировке, это был просто конфликт местных идей и местной культуры с английскими. Рассматривать события с такой точки зрения — значит увидеть их в ложной перспективе и к тому же странным образом игнорировать саму английскую историю. Не подлежит сомнению, что множество новых идей проникло в Шотландию через Англию, так как Англия в эпоху раннего Средневековья служила естественным мостом между Шотландией и континентальной Европой. Однако культура Англии в эпоху развитого Средневековья вовсе не была английской. И в политическом, и в культурном отношении Англия была тогда французской. Тот слой населения, что дал Англии ее законы и обычаи, говорил по-французски, думал по-французски, принес с собой из Франции свою ученость, свою письменность, свое искусство, всю свою политическую и социальную систему и образ мышления. Конечно, английская Англия сохранилась, но она была лишена права политического или художественного голоса. Она сохранила свой язык и — по большей части благодаря именно этому — значительную долю национального самосознания. Со временем, когда разрушатся тесные связи с Францией, Англия ассимилирует своих завоевателей. Но это произойдет гораздо позже. На протяжении еще приблизительно 100 лет после даты, на которой заканчивается наша книга, языками английских школ были французский и латинский. Остатки же английской культуры выжили только за пределами Англии — в Шотландии, в тех провинциях, которые прадед Малькольма III отвоевал у Англии и сделал нашим Юго- Восточным Лоулендом[48]. Влияние этих провинций было довольно заметным, но пока еще непродолжительным. Английский не получил статуса официального языка в Шотландии, пока не добился его в своей родной стране. Если шотландские государственные бумаги XIII в., даже направлявшиеся в Норвегию, иногда писались на французском, то древнейший дошедший до нас документ на английском языке датируется 1318 г. и является всего лишь переводом с латыни. На коронации в 1249 г. королевская клятва переводилась с латыни на французский. Французский был языком повседневного общения при дворе, отчасти благодаря тому, что он обладал почти таким же статусом языка межнационального общения, как и латынь[49], а отчасти, может быть, из-за того, что с 1100 по 1363 г. французский был родным языком всех шотландских королев — Сибиллы, Мод, Эрменгарды, Жанны, Марии, Маргариты, Йолетты, Елизаветы и вновь Жанны. Три последние, хотя и происходили из шотландских семейств, также пользовались французским наряду с гэльским языком своих родных мест[50].
Чтобы понять ту эпоху, мы должны увидеть в Шотландии взаимодействие и столкновение тенденций, общих для всей Европы: консолидации, централизации, создания строгой социальной структуры, а в этих рамках — новый расцвет учености и духовности. Мы видели, что к концу VIII в. уже появились первые ростки культурного возрождения. Но их уничтожили набеги викингов, а в Южной Европе — сарацин, добравшихся в 732 г. до самой Луары и прочно закрепившихся в Испании. Мусульмане оставались непрестанной угрозой, которая через несколько лет после смерти Карла Великого нависла и над Римом, и над Константинополем. Германию опустошали славяне, венгры угрожали и Германии, и Италии. Рассыпалась созданная Карлом Великим структура, а Ирландия, светоч Запада, к 900 г. лежала в руинах.
Но и в этой труднейшей ситуации нашлись люди, продолжавшие бороться, как Сиагрий, или Бонифаций, или король Артур четыре столетия назад. Среди этих людей мы можем назвать и нескольких королей из династии Мак-Альпинов. Люди, сражавшиеся против значительно превосходящих сил, могли потерпеть поражение, и часто так оно и происходило. Но именно они заронили искру надежды в сердца тех, кто последовал за ними. К X в. по всему западному христианскому миру началась организация сопротивления. (Восточная Римская империя, лишенная многих владений, но никогда не сваливавшаяся в пучину хаоса, была достаточно спокойной и самой цивилизованной частью Европы.) Начала принимать определенные очертания феодальная система, система общественной и военной организации (в ту эпоху это были синонимы), основанная на единственном сохранившемся от прежней организации элементе — семье. Следует отметить, что на латыни X в. слово
