времена, когда и они умели стрелять не хуже Домана. Но то время давно уж прошло.
Когда наступил вечер и в избах зажгли лучины, старик и хозяин долго еще совещались, разговаривая вполголоса о предстоящих важных делах. Наконец Доман уступил свое ложе Вишу, а себе приказал сделать постель в этой же комнате и пригласил гостя отдохнуть.
На следующий день, чуть свет, Виш и Доман были уже на ногах. Лошади дожидались их у крыльца. Как было решено, Виш и Доман отправились в путь немедленно, одни.
До села Лешка Милоша можно было приехать не раньше вечера. У Виша и Домана было достаточно съестных запасов в сумах; в деревянных, облитых смолою бутылках, привязанных к кушакам, каждый из них имел по две чаши меда; а лошади, привыкшие к болотам и лесным дорогам, не боялись утомительного путешествия. Доман ехал впереди.
Не желая терять времени понапрасну, всадники решили отправиться кратчайшим путем — через болота и непроходимые леса. Не раз пришлось им объезжать массы сваленных ветром в одну кучу гигантских деревьев, не раз нельзя было проехать чрез слишком вязкое, густою травою заросшее болото; все это затрудняло путешественников. Внутренность леса, наполненная таинственным мраком, едва пропускающим несколько лучей солнца, навевала невеселые думы. Виш и Доман только тогда свободнее вздохнули, когда очутились на сухом лугу, оставив леса за собою. Здесь они остановились; нужно было привести в порядок одежду, обвешанную листьями, сухими ветвями, гусеницами и мохом, которыми лесная глушь наградила всадников за то, что они посмели вторгнуться в ее внутренность.
На краю горизонта Виш заметил столб дыма; всадники прибавили шагу; на холмистом возвышении вдали виднелся высокий земляной вал, покрытый зеленым дерном, а за ним густая роща. Из самой середины этой небольшой рощи струился синеватый дым, поднимаясь длинною лентою к небесам — самый верный знак присутствия человеческого жилища. Земляной вал был так высоко насыпан, что из-за него не видно было даже крыши хижины.
Когда Виш и Доман подъехали к этой насыпи, они заметили в ней узенький проход, закрытый высоким частоколом. Кроме столба синеватого дыма нигде не было заметно даже малейшего признака жизни. Ворота были заперты. Они подъехали к ним, но никто не вышел им навстречу, хотя на насыпи появилось несколько любопытных голов. Виш затрубил.
Они долго еще стояли у ворот, но никто не являлся. Наконец над воротами показалась человеческая голова, покрытая волчьей кожею.
Старый Виш просил впустить их — его и Домана, в городище, но слуга, показавший свою голову над воротами, отвечал угрюмо, что князь Милош никого к себе не допускает. Волей-неволей пришлось Вишу спорить, сердиться; несколько раз шли переговоры с князем, пока Милош согласился пустить гостей к себе в дом. Отворили ворота; всадники прошли по длинному и темному проходу, вырытому в насыпи, опоясывавшей городище, и вошли во двор, заросший высокими деревьями. Дубы и липы, громадные стволы и широко расстилающиеся ветви которых закрывали почти весь двор, образуя над ним зеленую крышу, были свидетелями не только молодых лет хозяина, но и его праотцев. В глубине двора, в тени деревьев, стояло небольшое строение, окруженное длинным навесом и покрытое деревянною крышею.
По двору, в разных направлениях, ходили какие-то угрюмые, молчаливые люди, с ног до головы покрытые кожею. Большие собаки подошли к Вишу и Доману, заворчали, обнюхали их и, окружив со всех сторон, остановились, готовясь по первому приказанию хозяина броситься на приезжих. Много еще прошло времени, пока из избы вышел сгорбленный, едва передвигающий ноги старик, небольшого роста, с длинною палкою в руках; голова его была покрыта кожей. С ним трудно было сговориться: он говорил едва слышным голосом, и, по-видимому, не понимал приезжих. После некоторого колебания он, однако ж, согласился впустить их в избу. Вечерний мрак и тень деревьев, листья которых закрывали окна, не позволяли Вишу и Доману рассмотреть что-нибудь в светлице. Они долго стояли, пока глаза их успели свыкнуться с мраком. На очаге догорали обугленные дрова.
В глубине избы лежал старик высокого роста, с длинною белою бородою, волоса которой не вьющиеся, прямые, как трава, доходили ему до колен. Лежал он на постели, покрытой кожею. Густые, нависшие брови почти совсем закрывали глаза старика, который подпирал свою лысую голову костлявой рукой. Ноги его покоились на чем-то черном, что едва заметно двигалось, как бы из лености. Виш, всматриваясь в старика и его ложе, увидел, наконец, что двигающаяся черная масса есть ручной медведь, который лежал у ног своего господина. Две сороки прохаживались по полу.
Когда приезжие вошли в светлицу, князь Милош даже не тронулся с места; он только посмотрел на них и, казалось, ожидал с их стороны первого слова. Сороки между тем спрятались в углу, а медведь, зевая, посмотрел на приезжих и снова положил голову на прежнее место, более не обращая внимания на вошедших гостей.
В светлице была жара невыносимая, а старый князь дрожал, как в лихорадке.
— Князь Милош, — сказал Виш после некоторого молчания, — да будешь благословен ты и твой дом.
— Кто ты такой? — спросил князь грубым, охрипшим, точно из колодца выходящим, голосом.
— Кмет Виш и сосед мой Доман. Князь долго молчал.
— Позволяешь, князь, говорить с тобою? — начал снова Виш.
— Говорить со мною? — повторил тот же грубый голос. — У меня с людьми ничего нет общего: мне до них дела нет и им тоже до меня! Что же вы хотите?
— Доброго совета, — отвечал Виш.
— Я для себя не сумел найти доброго совета, для других и подавно не найду. Идите к кому-нибудь другому за этим.
— У нас и с нами творятся нехорошие дела, — говорил Виш, не обращая внимания на отказ князя Милоша, — ваш и наш общий враг мучит нас и угнетает все хуже и хуже.
— Кто?
— Хвостек, — отвечал Виш, нарочно употребляя это насмешливое имя.
Милош захохотал диким голосом.
— Мне-то он уж больше ничего дурного не сделает; он лишил меня детей, а теперь пусть и жизнь мою берет, если хочет; я не дорожу ею. Идите, куда хотите, за добрым советом и помощью; у меня их нет ни для кого!
— И мстить ты не хочешь? — спросил Виш. — За детей своих ты должен отмстить ему. Один убит, другому выкололи глаза; не оставил он тебе на старости лет никакого утешения, и это должно остаться безнаказанным?
Князь замолчал, как бы взвешивая слова Виша; вдруг он вскочил, пылая гневом.
— Вон, или я натравлю на вас Маруху! — вскричал он. — Хвост подослал вас ко мне, чтобы тянуть меня за язык… собачьи сыны… Вон!..
— Князь Милош, — твердым голосом сказал Доман, — я сын того, который спас твою жизнь; а Виш никогда никого не обманул. Мы свободные кметы, князь, но не рабы Хвостка.
На постели Милоша что-то так странно заворчало, что трудно было сказать, медведь ли это, или его господин отозвался; затем раздалось громкое сопение и стоны.
— Идите за советом к тем, у кого есть еще ум. У меня его теперь нет. Во мне все высохло от боли, я потерял силы безвозвратно; память куда-то ушла от меня, даже и отомстить за все это нет никакой охоты. Идите, отомстите и за меня, а когда вырвете у него сердце, принесите мне этот безжалостный кусок мяса, я его сожру и умру… Мне уж давно пора умереть, я призываю смерть, я умоляю ее. Больше мне ничего не надо!.. Ничего больше… Дети мои! Мои цветы, сыновья мои. Что я без вас стал? На что же мне жизнь, если вас нет около меня?
Старик закрыл лицо руками и умолк. Смотря на его мучения, Виш страдал страданиями несчастного старца. Князь стонал, не отнимая рук от лица. Не скоро поднял он голову и начал более мягким голосом:
— Бедные вы люди, но чем же я вам могу помочь? Чего вы у меня ищете? У меня теперь нет ничего, ничего! Пусть весь мир сгорит, пусть море его зальет, пусть люди на нем исчезнут — мне не будет ни лучше, ни хуже. Цветы мои, дети мои, мои сыны!
И снова страдалец опустил голову на обе руки и залился горькими слезами. Виш и Доман не знали, что им делать, ждать ли еще или уйти прочь, чтобы напрасно не мучить старика. Между тем Милош привстал
