его. Несчастный, окруженный сворой рассвирепевших животных, кусавших его за что ни попало, Зносек летел — не бежал по направлению к изгороди; после неимоверных усилий удалось ему, наконец, увернуться от преследовавшего его неприятеля и вскочить на забор. Одна лишь собака, успевшая ухватиться зубами за ногу Зносека, не выпустила ее и тогда, когда Зносек уже сидел на изгороди: остервеневший пес до тех пор висел, уцепившись за свою жертву, пока не откусил ей всей пятки, схваченной его пастью. Зносек, перевалившись через забор, исчез в ночном мраке.
Яруха снова присела к огню и, пожалуй, жалела, что Зносека не вздернули, потому что в те времена из повешенных добывали лекарства, различные целебные мази, а подобные вещи ей бы всегда пригодились. Ее ведь никто не упрекал в том, что карла именно ради нее пробрался в избу: она и сидела спокойно у огня.
Между тем Зносек упал на землю у самой изгороди. Скрежеща зубами от боли, он кулаком угрожал Доману, проклиная его и весь дом его. Он клялся ему отомстить, хотя бы самому пришлось жизни лишиться… А Зносеку, княжескому наперснику, такого рода клятву нетрудно было сдержать. Перевязав наскоро, кое-как ногу, он на заре направился в сторону леса; но, опасаясь новой беды, долго еще оглядывался на Доманову усадьбу, угрожая ей кулаками и с яростью скаля зубы.
XIV
На самой середине озера Ледницы возвышался небольшой остров, остров священный, к которому издалека, от берегов Вислы, Одера и Лабы стекались путники с приношениями, а также за ворожбой и советами.
Немного насчитывалось храмов и святынь на славянской земле. У Ранов, на острове, находился храм Святовида, да другой в честь того же бога, у Редаров; третий — Триглава был у сербов над Лабой; четвертым считался в Старгородской дубраве храм Прова. К ним отовсюду, особенно в праздники, сходились толпами многие племена, язык которых в общем был сходен и разнился только наречиями; одною из целей подобных сборищ были и совещания о средствах против общего врага.
На острове озера Ледницы стоял храм Нии, именно тот, к которому направилась Дива, желая укрыться от мести и, кроме того, всю свою жизнь посвятить служению у священного огня.
Только на третий день открылось глазам ее огромное озеро, которое путники приветствовали поклонами, потому что как остров, так и самое озеро равно почитались священными.
Видневшийся вдали остров весь был покрыт густым лесом и кустарником. Деревья заслоняли собою храм, и из-за них его совсем не было видно. У самого берега, на сваях, некогда погруженных в озеро, стояли рыбацкие хаты, невзрачные, убогой наружности. Тут же, привязанные к сваям, колыхались на волнах небольшие лодки, с помощью которых рыбаки, обитатели бедных хижин, перевозили путников на остров.
По преданию было известно, что хижины этих бедняков находились здесь издревле, что некогда было их чрезвычайно много, что сваи занимали значительное пространство воды, а в постройках, возведенных на них, жили некогда люди зажиточные, даже богатые, составлявшие одну колонию. Но со временем сваи портились, подгнивали, строения падали в воду, люди переселялись на сушу и расходились в разные стороны. Ко времени нашего рассказа из строений осталось всего лишь несколько.
У описанных хижин Дива простилась с провожавшими ее: наконец-то она могла считать себя в безопасности и направиться туда, куда призывала ее судьба. Здесь представлялись лишними и друзья, и подруги… Самбор распростерся у ног ее на земле: он с детства привык уважать и любить ее.
— Будь здоров, Самбор, — проговорила Дива, — будь счастлив… Передай мой поклон братьям, сестре, всем… даже птицам, что порхают над нашим домом.
Из ближайшей лачужки вышел сгорбленный старец с веслом в руках. Не говоря ни слова, он подошел к лодке, отцепил ее, сел и ждал. Дива поспешила к нему. Они отвалили и, скользя по зеркальной поверхности озера, плавно подвигались вперед. Оставшиеся на берегу следили за ними взглядом. Старуха- няня рыдала. Дива махала платком. Белые птицы, щебеча, кружились над нею, словно бы утешали в ее прощании навеки со всем, что было дорого ее сердцу. Лодка между тем все плыла. Уже с трудом можно было различать очертания сидящих в ней; виднелась только белая рубаха Дивы и такое же белое ее личико; затем только светлое пятнышко на темном фоне воды. Еще мгновение, и даль скрыла Диву от глаз любящих, преданных ей людей. Лодка, вздрогнув, толкнулась о берег… Старик вышел первый и придержал лодку. Два камня торчали поблизости. Дива по ним добралась до суши.
На острове царствовала мертвая тишина. Только одни соловьи насвистывали свои песни в кустах. В разных направлениях вились узенькие тропинки — следы человеческих ног.
Дива неторопливо шла, она чувствовала себя у цели своего путешествия.
В чаще встретился ей на пути небольшой лужок. Здесь группами сидели люди и молча подкреплялись принесенной с собой пищей.
По их одежде, неодинакового покроя и цвета, видно было, что сошлись они сюда из различных стран. Были здесь во многом схожие между собою Сербы, живущие по Лабе, Вильки, Седары; были и Далеминцы, Украинцы, Лучане, Дулебяне, Древляне из Дранеданских лесов, здешние Поляне, Лужане, живущие по Варте и Одеру, Бужане из прибугских стран, Хорваты и иные представители племен, которых всех перечислить трудно. Каждое племя носило свое особое имя, хотя все вели начало от одного общего корня. Поистине приятное впечатление производили эти люди, легко понимавшие друг друга, хотя до тех пор никогда и нигде не встречавшиеся. У каждого из них были свои характерные отличия, на первый раз иногда возбуждавшие удивление, но никогда не мешавшие им сознавать себя детьми одной престарелой матери.
Дива спокойно прошла среди них. Все с любопытством следили глазами за стройной красавицей. С лужайки святыня была еще не видна; чаща заслоняла ее от нескромных взоров. Только войдя в самую глубь леса, Дива заметила первую каменную ограду святыни. Громадные камни стояли молчаливо, угрюмо, в том виде, в каком создала их природа, а море прибило своими волнами. Человеческая рука не касалась их внешности, хранившей на себе отпечаток целого ряда столетий. Камни эти, словно окаменевшие сторожа святыни, на равных один от другого расстояниях, представляли собой непрерывную цепь, тянувшуюся, казалось, до бесконечности в обе стороны.
На одном из камней сидела женщина вся в белом, с задумчивым лицом. Серебристые волосы, на которых виднелся зеленый венок, свидетельствовали о ее летах. В руках у нее была длинная палка, видом коры своей напоминавшая извивающуюся змею. Белая одежда была разукрашена рядом блестящих пуговиц. На лице старой женщины, спокойном, покрытым морщинами, жизнь, казалось, завяла, полуумерла: видно было, что ей ни смерть не страшна, ни жизнь не дорога.
Дива поклонилась старухе.
Старуха медленно подняла глаза на красавицу и, не произнеся ни одного слова, указала ей рукою по направлению вправо, где за оградой виднелась небольшая тропинка, после чего снова погрузилась в полудремоту.
Дива пошла по указанному направлению. На пути в нескольких шагах от ограды попался ей старик небольшого роста, весь в белом, с длинной белой палкой в руках. На голове у него была высокая шапка.
Нахмурив седые брови, старик пытливо смотрел на приближавшуюся к нему девушку. Дива приветливо поклонилась.
— Ты здесь отец и господин? — спросила она.
— Я, Визун… Да…
— Я пришла с просьбою приютить меня, — начала Дива, — я желаю сторожить священный огонь Нии… В детстве еще я поклялась служить богам!
Старик спокойным взором окинул красавицу и слушал. Просьбу свою Дива произнесла взволнованным голосом. Щеки ее зарумянились.
— Ты сирота? — спросил он.
— Да… Но еще недавно у меня были и отец, и мать, теперь у меня остались сестра и братья. Кмет
