нагружена, с нее соскочил цыганенок и стал мочиться на уцелевшие угли. С телеги засмеялись, цыганенок засмеялся тоже и побежал в темноту, догоняя своих. На фоне звездного неба чернел дом.
Постояв еще немного, Тенишев обошел дом вокруг.
Возвращаясь по тихой, застывшей до немоты улице, он захотел уехать куда-нибудь бесконечно далеко. Это желание, вырвавшись из прошедшего дня, изменило течение времени, и даже предстоящая ночь казалась уже пережитой.
2
Приехав после университета в эту деревню, Тенишев не мог привыкнуть к тому, что дом, в котором его поселили, сейчас принадлежит ему, хотя бы и временно. Стены, окна, крыльцо – все это казалось ненастоящим, как декорации, сделанные учителем труда для школьного театра. Учитель осознавал условность дома с открытым окном, но делал свою работу так, как только и научился однажды. Это было настоящее окно и настоящая стена, и Тенишев чувствовал, как учитель отводит взгляд от внутренней, невидимой залу стороны стены – разве можно было представить жизнь рядом с неоструганными досками и торчащими из них щепками, отколотыми вбитыми снаружи гвоздями?
Тенишев родился незадолго до того, как родители начали строить свой дом, и появление первых чувств совпадало с вырастающими стенами, стропилами, сцепленными вверху, как пальцы рук, – и главным тогда был цвет гладкого и свежего дерева. Дом строился медленно, постепенно добавляя себе новые чувства: каждое окно смотрело по-своему, расходящиеся лучи дощечек фронтона застывали, окружая игрушечное чердачное окошко. И наибольшее восхищение, до странной тревоги и дрожи в ногах, вызывало плавное и неостановимое движение верхнего края крыши рядом с огромными мягкими облаками.
Шло время, незаметно тускнел цвет когда-то яркой свежей древесины, и первые ясные воспоминания становились прошедшим временем детства. И время это тоже было общим с домом – одновременно начавшись, оно стало ощутимым и видимым в изменяющемся цвете стен дома, в неостановимом полете края крыши рядом с облаками. Ощущение легкого, почти неразличимого гула времени не исчезало никогда.
Там я вырос, а здесь просто живу, думал часто Тенишев, и кажущееся случайным слово «просто» почему-то всегда проступало колючей болью. Два далеко разнесенных в пространстве дома, два чувства дрожали, не соединяясь, как далекие звезды в ночном небе.
Вечерами, вернувшись из школы, Тенишев садился за стол и ощущал тревогу, заполнявшую сразу всю комнату. И однажды, в шутку, несложно рассчитал относительное расположение двух домов в пространстве. Оказалось, стол стоит под углом к тому положению, в котором Тенишев сидел в детстве в своей комнате за столом. Передвинув стол, совместив, не переставая при этом улыбаться, направления, он вдруг ощутил легкость и покой. Ощущение покоя скоро, впрочем, прошло, но Тенишев не стал больше передвигать стол, который теперь стоял у дивана, посреди комнаты.
3
Тенишев уже несколько раз включал свет, поднимался, хотя и знал, что все равно читать не будет, ходил по комнате, курил, скользя взглядом по корешкам книг, надеясь найти ту, за которой потянулась бы рука.
– Совсем разучился думать, совсем разучился читать, – проговорил он вслух, оделся и вышел на крыльцо.
Сквозь темноту с улицы донесся легкий шорох, потом кто-то засмеялся. Тенишев понял, что оттуда на него смотрят, и подошел к калитке. Посреди улицы он различил две фигурки.
– Не спится, Иван Михайлович? – голос принадлежал одной из десятиклассниц, но Тенишев не мог вспомнить, как ее зовут.
– Вы почему не на занятиях? – попробовал он пошутить.
– Покурить вышли, – они обе рассмеялись, но старались сдерживаться, чтобы не шуметь.
– Ну давайте покурим, – он достал сигареты и в темноте протянул пачку.
– Ой, попадет вам, мы несовершеннолетние, – и опять такой же смех.
Тенишев представил лицо той, что говорила, и удивился: не ожидал от нее такой раскованности, в школе она была отличницей.
– Значит, воздержимся. – Тенишев отошел к скамейке и сел.
– Да нет, зачем, мы огоньки спрячем, если кто появится, – они подошли и тоже сели.
Тенишев положил пачку на скамейку. Они опять засмеялись: «Чтобы не из рук в руки…» – и закурили, все же неумело.
Тенишев волновался и не знал, что говорить. Странно, он не чувствовал себя старше их. Вспомнилось, что похоже волновался, когда еще студентом знакомился с какой-нибудь девушкой в городе – так же, подсаживаясь где-нибудь в парке, – и почти всегда первый его вопрос был глупым: «Вы не меня ждете?»
Он усмехнулся и спросил:
– Вы не меня ждали?
Они засмеялись:
– А как вы хотите?
– Конечно, приятно, когда о тебе помнят.
– Вы говорите как старенький.
Тенишев подумал, что всегда подружки подбираются так: одна умненькая, а вторая при ней. Говорила все время только отличница.
– Нет, это необходимо не только стареньким.
– А вам скучно у нас в деревне, – это был не вопрос, а утверждение.
– Да нет, я вырос в такой же.
– Но учились в городе?
– Конечно.
– Все равно туда уедете.
Тенишеву показалось вдруг, что с этой девочкой можно наконец поговорить без кривляний, которыми сопровождались все случаи его общения с местными. «Ой, холостой-незамужний, смотри, наши девчата…» – без таких прибауток не обходилась ни одна встреча.
– Уедете? – повторила она.
– Как раз завтра и собираюсь. Наверное, поэтому и не спится.
– Серьезно?
– Ну, пока ненадолго. Потом – видно будет.
Становилось прохладней. Из-за крыши соседнего дома показался край луны. Тенишев всегда, когда видел в этом месте появление луны, вспоминал: «Как будто пожар восстает…» Он проговорил эти слова вслух, но как бы про себя.
– Что?
– Это называется – стих. Строчка. Но перед ней еще есть: «Смотри – меж чернеющих сосен как будто пожар восстает». И перед ним тоже есть.
– Много?
– Чего – много?
– Строчек.
– Много – и до, и после. – Он улыбнулся, все больше жалея, что она не одна. – Но я почти все забыл, и кажется, с каждым днем забываю все больше.
Даже в темноте чувствовалось, что она тоже улыбнулась.
– Наверно, это как урок: надо вспоминать и повторять.
Тенишев подумал о том, что когда-то уже показывали на эту же луну, говоря эти же стихи – и сейчас, через много лет, пусть в шутку, но они повторились. Конечно, мысль эта была мгновенная и тоже не впервые к нему приходившая, но все-таки что-то внутри Тенишева шевельнулось свежей, забытой уже радостью. Он повернулся в темноте, посмотрел на ее освещенное слабым лунным светом лицо.
Он долго молчал – подружки начали перешептываться.
– Мы пойдем, поздно, – уже громче, слышнее прошептала она, и он встрепенулся от тихих, для него, слов.
