неисполнимо. Никто не упадет на холм его могилы посреди голого деревенского кладбища, как молодая барыня, пришедшая на могилу бедного станционного смотрителя».
Как странно, что Тенишев чуть было не пропустил раньше эти слова, наверное, главные в рассказе Андрея. И этот значок на полях – может быть, Андрей хотел более ясно, по-другому переписать этот абзац? Умирающий старик Белкин, всю жизнь тасовавший чужие судьбы, как карты, и потом описавший их, в конце концов завидует умершему человеку, которого непоправимо обидел когда-то, увезя из дома единственную радость – дочь. Завидует тому запоздалому человеческому чувству, обращенному в сырую землю, которое останется ведомо Белкину только как автору…
Как, должно быть, мучается сам Андрей – тем, что настоящие чувства и переживания он может лишь выдумывать, нащупывая их и называя! Все это он и называет подобиями, злясь на себя за способность держать в вытянутых руках умение писать, как держит умелый игрок колоду карт.
Тенишев долго не мог уснуть. Как хорошо, что в разговоре с Андреем они не упомянули об этом рассказе. А название у него неудачное – «История моего рассказчика». И вряд ли может быть лучше.
7
Весь день шел снег. К вечеру он прекратился, зажглись фонари, и воздух стал особенно прозрачным и неподвижным.
Тенишев быстро расчистил свой участок – двор, к которому примыкал чеховский дом, – и отнес лопату в бытовку. На обратном пути он остановился. Его внимание привлек огромный тополь, крона которого нависала над половиной двора. На самом верху одна ветка почему-то сохранила на себе зеленые листья. Глядя на эти листья, покрытые снегом, Тенишев вдруг просто и ясно подумал о том, что он уже жил однажды. Чувство своего прежнего существования прорезалось среди бесконечного потока ощущений так же, как эта живая ветка выделилась на фоне голой кроны.
«Да, жизнь идет, – думал Тенишев, – и никуда не исчезаешь, но почему, как верстовые столбы на дальней дороге, вспыхивают напоминания о ней? Лишь показалось на мгновение, что жил уже однажды, – и это чувство наполнило свежестью больше, чем самое глубокое рассуждение о смысле жизни».
По-новому зазвучал вечерний шум города: нетерпеливо, на одной ноте гудел электрическим нутром троллейбус на остановке, упруго влепился снежок в стену дома, чьи-то быстрые шаги и неразличимые слова усилились гулким эхом в подворотне.
Тенишев стоял, поворачивая голову по сторонам, запрокидывая ее вверх, словно торопился охватить все виденное и слышанное одновременно. Мимо прошли две девочки, оглянувшись на Тенишева, что-то сказали друг другу и весело рассмеялись.
Дома он переоделся и сразу же вышел на улицу. Повернул в подворотню, прошел по двору, в котором недавно стоял. Уже не поднимая головы, знал, что где-то вверху – живое гнездо из листьев и снега.
У чеховского дома стояли люди. Они держали странные предметы, похожие на зачехленные картины. Тенишеву показалось, что среди них он увидел ту девушку, которую когда-то проводил до дома. Что-то было знакомое в наклоне головы, но он не помнил ее лица, хотя часто пытался его вспомнить. Он остановился в стороне, не решаясь подойти.
И подумал, как знакома ему эта последняя минута нерешительности, как она проходит ощутимо и осязаемо физически, в ожидании действия или его отмены. «Чему быть, того не миновать» – название этой минуты, чем бы она ни завершилась.
Девушка, взглянув на часы, пошла по двору.
«Сейчас сорвется снег с ветки», – почему-то подумал Тенишев. Он догнал ее как раз под тополем.
– Простите…
В ее глазах был испуг человека, который ожидает опасности.
– Что вы? Что вам надо?
Это была она.
– Не бойтесь, я опять хочу помочь. Нести ваш сверток. Помните, недели две назад я проводил вас до дома?
Девушка вглядывалась в его лицо.
– О господи. Нервы. Действительно, вспоминаю.
Тенишеву показалось, что девушка смотрит на него с каким-то подозрительным внутренним размышлением.
Они пошли рядом. И Тенишев, не останавливаясь, стал подробно объяснять, как появился в этом дворе, – почему-то он стремился показать, что он ни в коем случае не искал встречи с ней.
– И если вы хотите, я уйду.
Она чуть заметно улыбнулась.
– И вы не знаете, как меня зовут?
– Конечно, нет.
– Анна. Простите, когда я услышала ваш голос, я думала о своем. Мне показалось… Но это не важно.
– Меня зовут Иван. А это картина?
– Да, здесь во дворе контора, занимается живописью. В некотором роде.
– Анна. Хочется добавить в скобках: так звали девушку.
– Как в протоколе.
– Нет, так представляли героинь в романах девятнадцатого века.
– Чем же вы занимаетесь?
– Как ни странно, учусь. На литературных курсах.
– Верю, – Анна улыбнулась.
– Еще бы сказали, как Станиславский: не верю. Зачем мне говорить о себе неправду?
– Вы смешной и какой-то наивный. И я не привыкла к вашей интонации. Вы меня простите, я в последнее время так много общалась с людьми, которые привыкли обманывать…
– Не общайтесь.
– По-моему, это уже невозможно.
Тенишев вспомнил ее отца-иностранца и осекся – опять он лезет со своими советами. Словно оправдываясь, он сказал:
– Я вот часто ловлю себя на том, что сам себя обманываю. Так что мы с вами похожи.
– Ну что вы! Это несоизмеримо. Как свобода и… несвобода.
Они подошли к знакомому подъезду.
– Знаете что, а ведь я могу пригласить вас зайти? Мы очень давно знакомы, и если вы не торопитесь…
Дверь была тугой, и чтобы, когда она закрывалась, не ударило картину, Тенишев держал ее перед собой. Дверь толкнула его в спину.
Когда Анна зажгла свет, Тенишев сказал:
– Я вижу этот свет второй раз. В первый раз я видел его с улицы.
Анна улыбнулась:
– Вы странный человек. Замечаете то, что другому и в голову не пришло бы.
– А я такой и представлял старую московскую квартиру: везде вещи, вещицы и много ткани – покрывала, скатерти, портьеры.
– И много-много пыли?
– Тишины. Вещи любят тишину. Я однажды зашел в дом-музей Станиславского ночью – мой однокурсник там сторожем работает – и прошел по коридору. А в это время пришли проверять, как он сторожит. Мне пришлось войти в какую-то комнату и встать за шкафом. Я чуть с ума не сошел: мне показалось, что все вещи взволновались, внутренне напряглись от моего присутствия, от вторжения в их царство тишины.
– Какой вы впечатлительный. Но в квартире все по-другому. Я люблю иногда ночами, не включая свет, стоять у окна и смотреть на улицу. Раньше любила.
– А сейчас?
Анна пожала плечами.
Зазвонил телефон. Анна стояла и ждала, пока прекратятся звонки. Тенишев почувствовал, как она волнуется.
