– Оправдываешься, как ребенок.
В дверях они столкнулись с Андреем, который пропускал перед собой того самого редактора из издательства. Андрей оценивающе посмотрел на Анну, радостно заговорил:
– Старик, хорошо, что я тебя встретил. Вы что, уже уходите? Может, посидим еще? – И он оттащил Тенишева в сторону. – Я тут недавно с редактором познакомился, оказывается, он пообещал Панину взять одну рукопись из семинара… Теперь вроде наклевывается с книгой, две положительные рецензии. Составь компанию, не знаю, о чем с ним говорить.
– Поздравляю. Ты извини, я уже много выпил, мы пойдем. – Тенишеву и вправду показалось, что он пьян. – В следующий раз.
Он вышел за Анной, весело пробормотал:
– Вот, забрала алкоголика.
– А ты хотел остаться?
– Нет, конечно, нет.
Они сидели, как всегда, на кухне, не зажигая света, с первого вечера привыкнув лишь к свету фонаря за окном. В комнате негромко звучала музыка. Тенишев пригубливал коньяк, замечая, что Анна выпила уже несколько рюмок.
– Ты правда не расстроился?
– Правда. Все к лучшему – я действительно захотел добавить к рукописи еще один рассказ.
– Еще не написанный?
– На бумаге – нет, но я чувствую, что он совсем рядом – как ты.
Анна улыбнулась:
– Я так рада. Знаешь, я не хотела сегодня тебе говорить… Вот, выпила, и думаю: а нет ничего в этом страшного. Ведь только месяц… Я получила визу.
Тенишев удивился, что спокойно воспринимает ее слова. Он кивнул. Анна продолжала:
– Понимаешь, я совершенно не думала ехать. Лежали документы на оформлении, и я уже собиралась их забрать. Но тут, я тебе не говорила, опять эти, гэбэшники, вызвали. Я решила сходить, в последний раз. Последняя капля… По-хамски они себя вели. А я пришла домой и почему-то перечитала «Воспоминания» Надежды Мандельштам. Читала и думала: ну, гады, ну, гады. Вот ничего больше в голову не лезло, а спать легла и решила: обязательно поеду, если визу поставят. Ты не обидишься? – по-детски вдруг спросила она.
– Ты – навсегда? – спросил Тенишев.
– Ну что ты! Что я там делать буду? Без тебя? Я еду одна, без мамы, на месяц. А ты пока напишешь свой рассказ, и я приеду.
Анна сама налила себе коньяку, выпила.
– Слушай, а у тебя не было никогда таких мыслей – ну, чтобы, как твой друг, уехать? Я помогла бы тебе – в следующий раз. Прислала бы приглашение…
– Какой следующий раз?
– Я посмотрю, как люди там живут, отец… Расскажу тебе. И если ты захочешь…
Анна говорила растянуто, и локоть ее вот-вот должен был соскользнуть со стола: она опьянела.
– Нет, не захочу. – Тенишев смотрел в окно. Он слушал спокойно, словно давно ожидая этого разговора, но последние слова Анны оказались все-таки неожиданными. – Не захочу, – повторил он. – А в этот месяц я буду любить тебя на расстоянии. Какие глупые слова.
– Все слова глупые. Кроме тех, которые ты пишешь. – У Анны заплетался язык.
Тенишев поднял ее на руки.
– Как тогда, – улыбнулась Анна и закрыла глаза.
Он помог ей раздеться и уложил в постель. Вернулся на кухню.
Вот и все, почему-то подумал о коньяке, остатки которого вылил себе в рюмку.
– Вот и все, – сказал он. – Сначала месяц, а потом долгая жизнь.
Он выпил и долго еще сидел, куря сигарету за сигаретой, прикуривая следующую от еще не докуренной.
Казалось, изменилась только внешняя жизнь. Начиналась весна, и вечерами в воздухе уже угадывались новые запахи, будто город вспоминал свою прошлогоднюю жизнь. Приходя к Анне, Тенишев замечал, как мелкие вещицы, расставленные до этого на виду, прятались по шкафчикам и полкам – квартира медленно становилась строже и пустыннее, как перед ремонтом. В вечерних прогулках Тенишева с Анной появился еще один постоянный маршрут – к телеграфу. Родители Тенишева уже переехали из деревни в город, в квартиру с телефоном, и он старался чуть ли не каждый вечер звонить им.
Потом возвращались к Тенишеву, в его дворницкую, как он называл свою комнату. Анна читала какую- нибудь книгу, Тенишев правил свои старые рассказы. Почему-то в ее присутствии эта работа получалась. Если он собирался писать что-то новое, Анна это чувствовала и уходила. Он ее провожал и возвращался. Но чаще она оставалась ночевать у него. О предстоящем отъезде они больше не говорили. Просто знали, что это случится.
«Бывают странные сближения», – невесело повторял пушкинские слова Тенишев, вдруг заметив, что правит рукопись с той же скоростью, с какой идет время ко дню отъезда Анны. Как длинный вздох, проходили несколько дней, которые в очередной раз были заполнены одним и тем же воспоминанием – от первой встречи с Анной до предстоящего ее отъезда. И Тенишев успевал за это время изменить еще один старый рассказ, зачеркивая целые абзацы и на обратной стороне листа записывая слова, совсем по- новому волнующие его. Ему казалось, что он переписывает свою прошлую жизнь. Вспоминались слова бабушки о прожитой жизни: «Пролилась, как вода, не собрать», – и он думал о том, что собрать, оказывается, все-таки можно. Но та жизнь становилась другой, измененной, переписанной. Жизнь из сегодняшнего дня. Иногда казалось, что сама рукопись приподнялась, вздыбилась, как перепаханная земля, вместив в себя новые чувства.
В последний вечер он перевернул последнюю страницу и понял, что открылся пустынный путь к тому рассказу, который немел в нем все это время, и Тенишев уже видел его молчаливое заглавие.
– Вот и все, – сказал он слова, которые стал часто повторять, не умея от них избавиться. – Вот и все.
В аэропорт они ехали на автобусе. Отдельно от них туда приехала и мать Анны. Тенишев познакомился с ней, почувствовав вдруг к этой красивой женщине с заплаканными глазами такую жалость, что растерялся от своей беспомощности чем-то ей помочь. Он помог ей лишь тем, что проводил обратно до города. Всю дорогу она молчала.
«Как похожа на Анну», – подумал Тенишев, глядя вслед уходящей к метро женщине, и понял, что уже обречен замечать в людях, предметах и чувствах отражение Анны.
День за днем Тенишев удивлялся тому, что стал жить чужой жизнью, словно предложенной кем-то взаймы. Как по списку, он повторял подробности, которыми был занят день, и только к вечеру, под светом настольной лампы, оживал тот мир, в котором он хотел остаться наедине с беззвучными словами, главным из которых было имя Анны.
Долгое время Тенишев не мог перечитывать этот рассказ. Он боялся его. Боялся той части вымысла, в которой появилась откуда-то жена, заброшенная чужая деревня. Боялся, что сразу же начнет править, и не править, а просто вычеркивать слова, не имеющие ничего общего с Анной. Но этот страх как раз и заставил его привыкнуть к исписанным страницам, которые все еще гудели в нем, не затихая.
Однажды в перерыве между лекциями его, как и когда-то, позвали к телефону. Встреча была назначена во дворе института. Через два часа Тенишев стоял у окна и смотрел на человека, мокнущего под проливным дождем. Что собирался услышать от него этот служитель государственной безопасности? И вдруг желание уехать из этого города куда-нибудь в неизвестность, пустоту, даль пронзило Тенишева. Шло время, и человек, казалось, таял за струящимися по стеклу каплями дождя. Потом он ушел.
Вернувшись домой, Тенишев обнаружил торчащую в двери открытку – почтового ящика у него не было.
Наверное, повестка, подумал Тенишев.
Но это была открытка от Анны. Она писала, что продлила визу. «Я все расскажу, когда встретимся. Твоя Анна».
