Светлана

Светлана сказала:

 — Вы почему стоите? Вы сядьте.

Он повернул кресло так, чтобы сесть спиной к девочке. Светлана хотела придвинуть себе стул. Она чувствовала, что получается не то, о чем говорила Наталья Николаев­на, и вопросительно оглянулась. Наталья Николаевна одобряюще кивнула ей с дивана.

Дверь в переднюю теперь почему-то была приоткры­та. Должно быть, ее открыла сама Наталья Николаев­на. Может быть, она даже выходила из кабинета в переднюю?

Светлана раздумала придвигать стул и присела на ручку кресла, закинув руку на спинку.

Рогачев почувствовал маленькую руку за своей спи­ной, он хотел выпрямиться, но потом, наоборот, нагнулся, опираясь локтями о колена.

 — А вы тоже были сержантом?

 — Да.

 — А мой папа служил в пограничных войсках, когда война началась. — Она помолчала. — Я... наверное знаю, что он погиб... А какое было бы счастье, если бы он вернулся вот так, неожиданно!

 — Счастье?!

Резким движением он заставил ее обойти кресло и стать прямо перед ним.

 — По-твоему, счастье вернуться таким, что родные дети шарахаются?

 — Да, счастье! — крикнула Светлана. — Для меня это было бы счастьем! И для папы моего было бы счасть­ем увидеть меня!

За дверью, в полумраке передней, мелькнула свет­ловолосая головенка и сейчас же испуганно отшат­нулась.

Рогачев спросил:

 — Ты правда думаешь так или тебя Наталья Нико­лаевна — добрая душа — подослала мне в утешение?

 — Пожалуйста, можете думать, что меня подослали вам неправду говорить, если вам не совестно!

 — Ты что на меня кричишь?

Он взял Светлану за руки и вдруг засмеялся. Свет­лана увидела, что он еще молодой и, наверно, был со­всем другим прежде — общительным, разговорчивым...

В передней Славкин голос сказал с радостным удивлением:

 — Папа смеется!

Рогачев вздрогнул:

 — Они здесь?

Светлана ответила шепотом:

 — Оба в передней. Подошли и в дверь загляды­вают.

Она опять присела на ручку кресла, но не боком, а ли­цом к отцу Славика и продолжала, доверчиво положив руку ему на плечо:

 — Вы на них не обижайтесь. Они хорошие ребята и вас любят. Они так только, в первую минуту растерялись, не узнали вас. Они очень рады, что вы приехали. Они так горевали, когда от вас не было писем! Вы, может быть, думаете, что Славик пугливый? Нет, он очень храбрый. Знаете, его один раз спросили, кем он будет, когда выра­стет...

 — Кем же хочет быть Славка?

Светлана чувствовала, как трудно ему опять стало говорить, и ободряюще сжала его плечо:

 — Славик сказал: «Я буду трижды Покрышкин!»

 — Что ж, хорошо сказал! Знает, по кому равняться, хорошую себе выбрал профессию... Только не быть Слав­ке летчиком, и героем ему не быть!

 — Почему не быть? — обиженно прозвучало из перед­ней,

 — Да какой же из тебя летчик? Летчики ничего не боятся, а ты родного отца боишься!

— Я не боюсь! Я только испугался!

— Точно! А по-твоему, Покрышкин испугался когда-нибудь, хоть раз в жизни?.. Ладно, что ж делать! Родные дети меня такого не хотят, возьму и усыновлю вот эту чужую девочку. Она меня жалеет и любит.

 — Какая же это чужая девочка? — сказала Оля. — Ведь это наша Светлана!

 — Так вы не возражаете? Можно Светлану усынов­лять?

 — Усыновляй, — сказал Славик.

 — Мы ее любим, она хорошая, — прибавила Оля.

 — Значит, мне Светлану усыновлять, а вам я совсем не нужен?

 — Нужен! — ответил Славик. — Нас тоже усынов­ляй.

Ребята все еще стояли в передней, не переступая по­рога. Наталья Николаевна, молча сидевшая на диване, поманила их и показала на кресло у окна.

Оля и Славик вошли, осторожно ступая, и останови­лись, обогнув кресло справа и слева.

Отец услышал их легкие шаги и закрыл руками лицо.

Оля робко сказала:

 — Папа! — и потянула к себе его руки.

Он поднял голову:

 — Ребята! Неужели не узнаете меня совсем?

 — Узнаем! — сказала Оля, прижимаясь щекой к его лбу.

Славик забрался к отцу на колени и провел ладонью по его щеке:

 — Папа, тебе было очень больно?

 — Больно, Славик, если вы разлюбили меня теперь. А это что за боль!..

 — Мы не разлюбили!

Наталья Николаевна и Светлана переглянулись и вы­шли из кабинета.

XXXVII

Класс — это парты в три ряда. За каждой партой, ло­коть к локтю, сидят девочки — твои товарищи. Класс — это школьная доска, у которой стоишь отвечая. Класс — это учитель за столом. Учитель рассказывает — его слу­шают. Учитель спрашивает — ему отвечают.

И вдруг класс как будто повернулся на сто восемь­десят градусов. За партой сидят маленькие девочки и смо­трят на тебя с ожиданием. А ты, большая, стоишь за сто­лом учителя. Должно быть, так будет на первых уроках в школе. Маленькие первоклассницы будут робко смо­треть на свою учительницу, а учительница, скрывая ро­бость, будет смотреть на учениц.

Пока это еще не урок, это только первый отрядный сбор... Но все равно страшно!

К тому же перед Светланой не застенчивые малыши, а боевые четвероклассницы. Нет робости в их глазах — только любопытство и ожидание.

За несколько часов до сбора, на большой перемене, Светлана, бледная и расстроенная, прибежала в комитет комсомола:

 — Девочки, а это ничего, что я только в седьмом классе? Честное слово, ничего?

 — Светлана, ты опять? — строго сказала Алла, вста­вая из-за стола и подходя к подруге.

Нет, не к подруге! Никаких скидок на дружбу! В этой комнате Алла — секретарь комитета, а не подруга!

Алла говорила коротко, властно и безжалостно (принимая во внимание, что в комнате были и другие девочки, мало знакомые). Она сказала как раз то, что было нужно для пользы дела.

Светлана немножко обиделась, немножко успокои­лась... Перед этим ей было холодно; после разговора с Аллой стало жарко. Утром, на первых уроках, от волне­ния при мысли о сборе Светлана не только сама не могла бы ответить — она даже не слушала, как отвечали другие.

А после большой перемены Светлану вдруг вызвал Иван Иванович. Она взяла себя в руки и сумела решить задачу. Еще один урок промелькнул с необычайной бы­стротой, и вот — сбор! Впрочем, этот первый сбор еще не ответственный. Вместе со Светланой в класс вошла Вера Грекова, десятиклассница, — она была вожатой в прош­лом году.