– Ты замужем?
– Я была замужем двадцать лет, – помолчав, сказала она. – И очень была счастлива. Разошлась с мужем полгода назад. Почти в тот самый день, когда кошку к тебе привезла. Все это странно, я понимаю.
Кажется, его не беспокоило, странно это или нет. Что-то другое его беспокоило.
– Почему вы разошлись? – спросил он.
Трудно было понять, зачем ему надо это знать.
– Он нашел себе другую женщину. Молодую. Хотел бы, правда, и меня при себе сохранить, но я не захотела. Вот и все. Ничего особенного. Так у многих бывает в нашем возрасте.
– Я не найду себе другую женщину, – сказал он.
Он сказал это так серьезно, что тут уж Ольга не выдержала и расхохоталась. Она чуть не плакала от смеха, да что там чуть, у нее в самом деле слезы полились из глаз.
– Ты мне не веришь? – расстроенно спросил Герман. Он лежал на ковре, закинув руки за голову, и смотрел исподлобья. – Ну почему ты смеешься?
– Потому что ты очень мужчина. – Ольга наклонилась и поцеловала его. – Вопрос – ответ. Муж тебя бросил – я тебя не брошу.
– Но это же правда. – Герман уже сидел рядом, заглядывая Ольге в глаза. – Я правда тебя не брошу. Что ж я, дурак, тебя бросить? Ну, о чем ты думаешь? Боишься разочарования? – вдруг догадался он. – Потому что не девочка уже и разочаровываться будет тяжело?
Ольга вздрогнула. Он сказал об этом теми же словами, что и мама.
– Я не знаю… – тихо проговорила она. – Ничего я не знаю, Гера…
– А я знаю. Мне есть с чем сравнивать, Оля, уж ты не обижайся, – твердо, даже жестко сказал Герман. – Вот это все, что у нас с тобой так неожиданно вышло, – есть мне с чем это сравнить. Больше я мимо не пройду, – не совсем понятно добавил он. – Так что давай попробуем друг к другу приладиться. В быту я довольно непритязателен. Хотя черт его знает, может, это я себя умиротворенно оцениваю, а на самом деле все не так.
– Посмотрим, так или не так, – усмехнулась Ольга.
– Посмотри, Оля, посмотри! – произнес он почти жалобно. – Я тебя очень буду любить, честное слово. Я тебя уже сейчас люблю.
И тут его голос переменился: исчезли жалобные, немножко преувеличенные, немножко иронические, немножко тревожные интонации. Он осторожно коснулся Ольгиной щеки, провел по ней рукою.
– Люблю я тебя, Оля, – сказал он тихо.
– Не знаю, обо что ты руки потер, – так же тихо сказала она. – Но у меня от твоих рук все переворачивается.
Она прижала его ладонь к своей щеке, послушала бурю, которая там, в его ладони, снова поднималась. Потом перестала слушать – он снова обнял ее и снова стал целовать. Теперь все, что он делал с нею, уже не напоминало удар молнии. Если они и прилаживались друг к другу, то происходило это без сбивчивого труда – общим легким дыханием.
Когда они снова лежали рядом – ее голова у него на плече, – Ольга скосила глаза и спросила:
– Ой, а что это за шрамы у тебя?
Она не заметила этих шрамов раньше, потому что лежала на другом его плече. Они были бы похожи на царапины, если бы не были такими широкими и длинными.
– Не обращай внимания. Шрамы не украшают мужчину, уверяю тебя. Во всяком случае, в моей профессии. Не украшают, а свидетельствуют о его недоработке или даже глупости.
– А какая у тебя была недоработка? – не отставала Ольга.
Его профессия вызывала у нее опаску.
– Не рассчитал наркоз для медведя. Правда, несколько извиняет то, что оперировал в неподходящих условиях. На снегу практически, в тайге под Уссурийском. Он и проснулся не вовремя.
– И что? – со страхом спросила Ольга.
– Да ничего, ничего. Выкрутились как-то. Ассистент у меня был мощный, такой, знаешь, какие раньше на медведя в одиночку с рогатиной ходили. Обошлось.
– Как же обошлось?.. – пробормотала Ольга.
И вдруг заметила, что Герман спит. Он уснул мгновенно, посреди не фразы даже, а слова.
«А еще говоришь, не устал».
Она чуть не сказала это вслух, но побоялась его разбудить. Хотя вряд ли его разбудил бы сейчас даже гром.
«Как медведь под наркозом!» – подумала Ольга.
Ей стало весело. Он совсем не похож был на медведя.
Она поискала взглядом какое-нибудь одеяло, плед, что-нибудь, чтобы его накрыть. Но ничего ей на глаза не попалось. Тогда она легла рядом, прижалась к нему, положила руку ему на грудь.
Наконец в его теле был покой. Не тревога, не порыв – покой.
Ольга лежала рядом, слушала, что происходит в нем сейчас, когда он спит, и думала, можно ли начать жизнь с чистого листа.
Она этого не знала. Она другое знала: в мужчине, которого она чувствует всего и всей собою, чистота бесконечная, ясная, сильная – и всю эту силу чистого листа он предложил ей.
И все поэтому казалось ей возможным.
