мгновенно — впрочем, он и умолчание поймет правильно.
— О чем разговор?.. Я, по-моему, высказался достаточно ясно… Мне не нужно, чтобы ты рассказал все о том, зачем сюда пожаловал — я понимаю, что ты не имеешь права об этом говорить. Ты можешь не называть имен и другой конкретики. Просто ты расскажешь о сути дела. Потом спокойно садишься в самолет и улетаешь отсюда куда угодно — хоть в Лозанну, хоть к себе в Маркланд.
… - И не выполню задание, — закончил за собеседника Фрэнк.
Впрочем, учитывая степень осведомленности местных спецслужб, подумал он, и без того можно с достаточной уверенностью сказать, что задание ему выполнить не удастся так или иначе… Но зачем же тогда делиться с противником информацией?
— А если нет? — после небольшой паузы поставил вопрос ребром Фарренхауз.
— А если нет, Альберту, то у тебя будет альтернатива. Если ты попытаешься просто так улететь, не давая нам информации, мы поднимем твое старое досье и с треском на весь свет выдворим отсюда как шпиона, после чего ты, соответственно, не сможет работать и под «крышей» Всемирной организации здравоохранения, ну а если будет хоть малейшая возможность-зацепка, мы тебя тут же и посадим.
Фарренхауз был как никогда серьезен.
— Это шантаж, Алессандро, — тихо сказал он.
— Пусть даже и шантаж, — не стал отпираться Харченко. — Но у нас сейчас такая ситуация, что не до сантиментов. Только потому, что мы надеемся найти с тобой компромисс, меня выдернули из-под пенсионерского одеяла и привезли на встречу с тобой.
Так-так-так… Значит, можно еще попытаться как-то сманеврировать…
— Вам так нужен этот компромисс?
— Да, — твердо сказал Александр. — Потому что если наши предположения верны, ты непременно вляпаешься в крупные неприятности, а у нас опять прольется кровушка… Ее и так уже пролилось немало…
Кровушка… Значит, секретарь сказал правду: кровушка уже пролилась!.. И русские уже связали это с прибором Штихельмахера. Или еще нет?.. Тут спешить не надо, пусть сначала русские выложат все, что у них есть, ну а мы потом сориентируемся.
— Мне надо подумать.
— Думай, — не стал дожимать пенсионер. — Вон ларечек, возьмем сейчас по пивку… Я же помню, ты его когда-то очень любил… Сядем в скверике, и ты подумаешь… Помнишь, как в старые добрые времена, когда ты от меня по Курску бегал? Тогда у нас в стране повсюду было только два сорта пива — 'пиво есть' и 'пива нет'… А сейчас этих сортов вон сколько!.. Рекомендую «Очаковское» с красной этикеткой — никаким вашим «Бавариям» и «Хольстенам» не уступит, поверь мне, старому пивоману.
Пиво оказалось приятно холодным и в самом деле вкусным. Фрэнк отпил сразу половину бутылки и теперь сидел, расслабившись, подставив лицо пробивающимся сквозь листву солнечным лучам. Со стороны он напоминал полностью расслабившегося человека. Однако Харченко знал, что сейчас под этими седыми, ежиком, волосами идет бурный мыслительный процесс. Это большое искусство — просчитывать множество варинатов, внешне изображая такого вот разомлевшего на солнце человека.
…Итак, по порядку.
Значит, из-за прибора тут уже начались кровавые разборки. Впрочем, об этом Фрэнк знал. Он не знал другого — успели ли чекисты связать его прилет с изобретением Штихельмахера. Допустим худший вариант: они уже что-то знают. Что именно — сейчас не так важно. Главное, если допустить такой ход событий, теперь они смогут это дело раскрутить, а значит, и в самом деле могут повесить на него, Фрэнка Фарренхауза, что-нибудь криминальное… И это с их стороны не будет какой-то провокацией, достаточно только выждать, потому что профессиональный шпион, приехавший охотиться за неким секретом, непременно должен будет связаться с местными криминальными кругами… Другой вариант, тоже крайне нежелательный — через него могут выследить хотя бы одного агента маркландской разведки… Ведь не может же он действовать без помощников!.. Короче говоря, Фарренхауз может только побеседовать со знакомыми эндокринологами и, скорее всего, он ничего из этих разговоров не узнает. Но стоит ему только предпринять более активные шаги, он с треском провалит всю операцию, потому что за ним уже следят.
— Скажи, Алессандро, а какую цель преследуешь лично ты? — спросил он.
— Я лично? Никакой. Я сейчас говорю, прости за патетику, от имени своего народа… Тут все просто, Альберту. Я не знаю, из-за чего вся эта бодяга… Действительно не знаю, я ведь не в штате… — откровенно прибеднялся Харченко. — Да и остальные наши, как я понял, пока не слишком-то в курсе… Короче говоря, тут уже трупов у нас… — напускал он туману. — И еще будут, если ты не поможешь остановить убийства. Ну ты же не убийца, Альберту!..
Не убийца… Если сейчас уничтожить информацию о приборе, стану убийцей, признал Фрэнк. Пусть даже косвенным. Сколько людей нынче так нуждаются в этом приборе! Сколько человек умирают от того, что в мире такого прибора пока не существует!
…Вот и оказался ты, Фрэнк, перед выбором. Экономические интересы твоей родины — или возможность реально помочь ста тридцати миллионам человек на всей земле, которые никогда не узнают даже имени своего благодетеля. Какое-то число твоих земляков лишится работы, причем, если брать в процентном отношении к населению страны, такое число оказывается немалым — а эта разваливающаяся Россия, которая уже трещит по всем швам, вдруг окажется единоличным владельцем панацеи от болезни, захлестнувшей весь мир. Ты лично, Фрэнк Фарренхауз, не станешь совладельцем могучего концерна — а какой-нибудь русский чиновник типа того же Лосницкого продаст кому-то секрет и положит себе в карман кругленькую сумму. Тут еще кого-нибудь убьют или похитят — а ты, Фрэнк, окажешься в тюрьме, причем не в тюрьме цивилизованной, типа шведской образцовой, расположенной в Хюддинге, а здесь, в России, с переполненными камерами, вшами и туберкулезом. При этом, если он действительно будет доказательно обвинен в совершении уголовного преступления, то его руководство в Маркланде не станет за него бороться. Его, Фрэнка, все равно отсюда отправят, для выполнения этой задачи сюда пришлют кого-нибудь другого, того же «Джона», например, который, кстати, не исключено, ухлопал этого дурака Лосницкого, и тогда, опять же, не видать ему тех баснословных доходов, на которые он надеялся, — и вовсе нет гарантии, что изобретение станет достоянием человечества, а не будет использоваться только для лечения супербогачей…
Хорош выбор. Особенно если здесь замешаны такие понятия, как честь, совесть и этические принципы человека, который хочет в собственных глазах выглядеть порядочным, гордость разведчика, которого пытаются вовлечь в грязные криминальные разборки…
— Так ты говоришь, что имена тебя не интересуют? — не открывая глаз, проговорил Фарренхауз.
— Я этого не говорил, — поправил Харченко. — Я сказал, что не буду тебя об этом спрашивать, если ты не сочтешь нужным что-то говорить.
— Ладно, — согласился Фрэнк и отхлебнул добрый глоток пива. — Так и быть… Еще раз твои условия?
Александр монотонно повторил:
— Ты мне сейчас рассказываешь об этом деле, потом удаляешься в посольство, заказываешь билет на ближайшее время, садишься в самолет и улетаешь. Если попытаешься с кем-то встретиться за пределами посольства или вступить в контакт хотя бы уже в аэропорту, тебя тут же задержат.
— Ясно, — все и в самом деле было предельно ясно. — Ну что ж, похоже, ничего другого мне не остается… Но только Алессандро, мне придется довериться тебе.
Харченко коротко покивал головой. А про себя подумал, что если вдруг какой-нибудь начальник из молодой поросли прикажет задержать иностранного шпиона, он, Александр Харченко, будет чувствовать себя не слишком уютно.
— Какой-то ваш гений-самоучка изобрел какой-то прибор, деталей и принципа работы я не знаю, который позволил бы успешно бороться с такой болезнью, как сахарный диабет, — начал рассказывать Фарренхауз, также не считая нужным показывать степень своей информированности. — Сам он, этот ваш изобретатель, умер, кажется, от инфаркта. И за этим прибором, вернее, за его идеей, потому что самого прибора, насколько я представляю ситуацию, еще не существует, во всяком случае о его существовании ничего не известно, сейчас идет большая охота… Доподлинно известно, что в этом деле замешана какая-то
