Оказывается, эти добропорядочные граждане не во всем заслуживают доверия. Полицейские действовали некомпетентно. В доказательствах зияют огромные дыры. Кроме того, мы, ведущие перекрестный допрос, кажемся присяжным искренними и порядочными людьми. Мы показываем им, что в деле, представленном обвинением, много сомнительных моментов. Мы завоевываем уважение присяжных. Они нам доверяют.
Но теперь мы – те, кому прежде доверяли, – представляем свое дело. Неожиданно в процессе перекрестного допроса прокурором присяжные видят, что в нашем деле тоже есть дыры. Они понимают, что наши свидетели похожи на свидетелей обвинения: они не полностью откровенны. Затем мы вызываем на свидетельское место обвиняемого. После того как прокурор закончил свой перекрестный допрос и выявил противоречия, присяжным, учитывая невероятные факты, засвидетельствованные подсудимым, его скверное поведение при даче показаний, гнев и уклончивые ответы, начинает казаться, что он лжет (даже если свидетель говорил правду). Присяжные приходят к выводу, что мы играем краплеными картами. Они чувствуют себя обманутыми и выносят решение в пользу обвинения.
Не важно, насколько мы были и будем честны и открыты, – опасно предоставлять прокурору возможности допросить нашего свидетеля. А разрешение клиенту занять свидетельское место является открытым приглашением к катастрофе. Я признаю, что бывают исключения. Я разрешал клиентам давать показания, если у меня не было другого выбора. Мы можем и должны быть самыми надежными и достойными доверия людьми в зале суда. Но, по мнению присяжных, нас, адвокатов, нужно винить в том, что наш свидетель не может выдержать устрашающего перекрестного допроса. Если на свидетельское место выходит честный человек, но прокурор в пух и прах разбивает его показания, виноваты мы. Свидетель оказался совсем не таким, каким мы его представили суду. Оказалось, это не такой честный и приятный человек, как мы уверяли присяжных. Доверие к нам стремительно падает. Нередко именно в этот момент наше дело оказывается проигранным.
В конце концов, гораздо лучше обходиться без критически важных свидетелей, чем вызывать их на свидетельское место и заставлять дискредитировать свое доброе имя. Если присяжные разочаровались в нас и считают, что мы не оправдали доверия, это сродни чувствам людей, которым изменил любовник. Будет невозможно восстановить их доверие, любовь и верность. Примерно так же обстоит дело с присяжными, доверявшими нам, когда мы представляли дело, но впоследствии тем или иным образом потерпели неудачу. Поскольку показания многих свидетелей можно опровергнуть на перекрестном допросе и обвиняемый почти не имеет шансов убедить присяжных в своей невиновности, противостоя опытному, хорошо подготовленному прокурору, я давно пришел к заключению, что вызов свидетелей защиты для дачи показаний не является удачной стратегией, особенно если умеешь эффективно проводить перекрестные допросы. В этом случае вызов свидетелей защиты становится просто ненужным.
Перекрестный допросслабых, боязливых, униженныхистрадающих. Необходимо всегда помнить один факт: если присяжные ассоциируют себя со свидетелем, к нему нужно относиться с предельным вниманием, потому что, нападая на свидетеля, мы нападаем на присяжных. Вспоминаю скорбящую мать, сын которой был убит, а в убийстве обвинялся наш клиент. Вспоминаю вдову, потерявшую мужа в автомобильной аварии, в которой пострадал наш клиент, и мы требовали у нее возмещения ущерба. Часто опытный адвокат вообще не задает никаких вопросов, потому что знает, что в противном случае присяжные возьмут свидетеля под свою защиту.
Но все люди одинаковы. Как и у нас, у скорбящей матери тоже есть свои защитные механизмы. Хотя адвокату, ведущему перекрестный допрос, нельзя прибегать к конфронтационной тактике, ему не следует пугаться такого вызывающего симпатии свидетеля. Необходимо выбрать щадящий подход, но с вескими, относящимися к делу вопросами. Более того, нужно учитывать, что этого свидетеля выставила противная сторона, а не мы. И было бы несправедливо лишать себя права на перекрестный допрос просто потому, что оппонент решил выставить свидетеля, вызывающего симпатии. Своего рода настоятельная необходимость требует, чтобы мы приняли этот вызов.
– Миссис Эллисон, я представляю себе ту боль, которую вы сейчас испытываете. Это, должно быть, очень тяжело для вас.
– Да, сэр.
– Вы понимаете, что не мы виноваты в этой боли, вызвав вас в качестве свидетеля?
– Да.
– Вас попросил дать показания прокурор, но не мы.
– Да.
– Мне придется задать несколько вопросов, касающихся этого дела. Вы позволяете мне сделать это?
– Наверное.
– Спасибо, миссис Эллисон. – (Здесь мы начали прорубать лед симпатии, которую наш оппонент завоевывает этой свидетельницей.)
Допрос начинается открытыми вопросами.
– Я хочу, чтобы вы вспомнили вечер, в который случилось несчастье. Мне жаль, что я вынужден это делать, но не могли бы вы сказать, где находился ваш муж?
– На работе. Он работал в ночную смену с двенадцати ночи до восьми утра.
– Вы одна были в доме?
– Нет, мой сын спал в своей комнате.
– Расскажите нам кое-что еще о своем доме. Проведите нас, пожалуйста, по нему и покажите, как он выглядел в два часа ночи.
– Это простой дом с двумя спальнями. Здесь входная дверь, гостиная, потом кухня. К гостиной примыкают две спальни, между ними – ванная и туалет.
– Какое было освещение в два часа ночи?
– Свет был выключен, но в гостиную проникал свет от уличного фонаря.
Свидетельница начинает понемногу меняться. Ее голос больше не дрожит на грани рыданий. Он звучит совсем по-другому, чем когда она отвечала на вопросы прокурора. Похоже, что она занимает почти оборонительную позицию и даже немного враждебную.
– Вы были в постели в дальней спальне, а ваш сын спал в ближней?
– Да.
Теперь она отвечает, как большинство свидетелей, так, будто мы хотим поймать ее на чем-то. Мы не меняем свой тон – абсолютно вежливый, сосредоточенный и бесстрастный. Но изменение в ее поведении просто поражает. Дело не в том, что она не похожа на скорбящую мать, роль которой ей приписывалась. Да, она страдает, но, как и многие свидетели, заняла защитную позицию в перекрестном допросе. Присяжные видят, что этот ранее «неприкосновенный» свидетель ведет себя так, что его можно и нужно подвергнуть перекрестному допросу.
– Вы не видели человека, вошедшего в переднюю дверь, не так ли?
– Как я могла его видеть? Я же была в дальней спальне.
– Конечно, не могли, миссис Эллисон. Вы совершенно правы.
Она в упор глядит на нас, как будто забила гол в решающем матче.
– И первое, что вы услышали, был чей-то крик: «Мэтт, урод, выходи сюда!»?
– Нет, сначала я услышала, как ключом открывают переднюю дверь.
– Услышали из дальней спальни?
– Совершенно верно. Я это слышала.
– Вы спали?
– В своих показаниях я говорила об этом.
– И вас в дальней спальне разбудил звук поворачивающегося ключа во входной двери?
– Да.
Почему свидетельница ведет себя так враждебно? Мы задавали простые, обоснованные вопросы. Пелена симпатии, окружавшая ее с самого начала, постепенно тает.
– Вы слышали, как подъехал автомобиль?
– Нет. Я уже говорила, что не слышала.
– Вы знаете, что у этого автомобиля был шумный двигатель?
– Я ничего такого не знала.
