субботнего вечера»[4] Траволта побеждает в конкурсе танцев, но понимает, что это бесцельная победа, что мир диско – это бесцельный мир. Теперь ты это понимаешь?
– Мы наблюдаем за его развитием. А какую роль играет фон? Да и музыка великолепна. И танцы потрясающие.
– Брось, Гриффин. Концовка полна иронии. Зрители недовольны. Они раздражены. Они терпеть не могут недосказанности. Они хотят полной определенности.
– Почему меня не было на вчерашнем совещании? – Атака.
– Возможны кое-какие изменения.
– Я остаюсь или нет?
– С нами будет работать Ларри Леви. – Он сказал это тихо.
– Я подчиняюсь непосредственно тебе. Если я буду в подчинении у Леви, я ухожу.
– Ты не сможешь уйти. Я этого не позволю. По контракту ты должен отработать еще полтора года. Если попытаешься уйти раньше, я буду вставлять тебе палки в колеса. И не вздумай искать место на других студиях. Я заставлю тебя исполнить условия контракта, а если будешь делать глупости, я привлеку тебя к ответственности за нарушение контракта. Ты будешь приходить на работу каждый день, и тебе будет абсолютно нечего делать. Расслабься. Леви – талантливый парень.
Он оказался незанятым, и я решил, что он может быть нам полезен. Он великолепен. Он правда великолепен.
– Я его знаю, – сказал Гриффин раздраженно.
– Благодаря ему мы все будем смотреться лучше.
– Значит, я уже не герой месяца?
– Уже год как. Это, впрочем, касается и меня. И Ларри Леви тоже когда-нибудь потеряет хватку. Слушай, если ты правда хочешь уйти, я не буду тебя удерживать. Но я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нужен, Гриффин, но я понимаю твои чувства. Забудь то, что я говорил о суде. Если разделение полномочий невозможно, я дам тебе отдельное дело. Ты можешь быть продюсером.
– Прекрасно. «Верайети» может печатать мое заявление: «Наконец случилось то, чего я ждал с первых дней работы в Голливуде. Я счастлив».
– Не преувеличивай.
Левисон налил еще кофе, и Гриффин помимо своей воли взял чашку. Этот кофе весь день жег ему желудок. У него было такое ощущение, что он парит в воздухе, потеряв всякую связь с землей.
Когда он пришел в офис, Джан вручила ему сувенирный набор открыток «Десять памятных мест Южной Калифорнии», которые складывались как гармошка и закреплялись язычком, продетым через заднюю открытку. Передняя открытка была предназначена для адреса, но на ней хватило места для самых знаменитых достопримечательностей, изображенных преувеличенно большими. Маттерхорн в Диснейленде был высотой с Эверест, гигантские люди бороздили волны у пляжей Малибу на досках для серфинга размером с авианосец. Камера на штативе была Колоссом Голливудским. На задней открытке было изображено «Живописное озеро Эрроухед, расположенное всего в часе от всемирной столицы гольфа и парусного спорта». Гриффин вскрыл конверт. На этот раз текст был напечатан.
Гриффин сложил открытки в гармошку.
– От кого они? – спросила Джан. – От актрисы?
– Она говорит, что ей было со мной хорошо, и спрашивает, не хочу ли я с ней поужинать. Пишет, что понимает, как непросто попасть в кино с телевидения, но хочет попробовать. И она освобождает меня от обещаний, данных в пьяном виде.
Он направился к себе в кабинет танцующей походкой и плотно закрыл за собой дверь. Он надеялся, что у него на лице была улыбка.
– Почему я не чувствую страха? – спросил он себя. – Почему не звоню Уолтеру Стакелу? Показать ему эти открытки, и все.
Гриффин представил себе последствия разговора со Стакелом: его руку у себя на плече, телохранителя, проверку друзей. Пойдут слухи, что за ним охотятся. Пятно позора.
– Мне нужно сделать несколько важных звонков, – сказал он Джан по внутренней связи. – Если будут звонить, скажите, что я свяжусь с ними позже.
Потом набрал телефон службы времени, чтобы на аппарате у Джан загорелась красная лампочка, показывающая, что он говорит по телефону, что он занят. Взял со стола календарь и сел на диван. Быстро встал и взял баночку томатного сока из холодильника. Положил последнюю открытку на кофейный столик и сделал глубокий вдох. В комнате было тихо.
Некоторые обороты бросались в глаза, как достопримечательности Южной Калифорнии на обложке: «моя идея… мой агент… все знают… авторы…».
Гриффин листал календарь. Три-четыре раза в неделю он встречался с незнакомыми ему авторами и выслушивал их идеи. У большинства из них не было снятых фильмов. Гриффин с трудом припоминал их имена и лица. Он не помнил идей, о которых услышал более двух недель назад. Он помнил энтузиазм, напускной оптимизм и агрессивную общительность, а иногда отчаянную панику, от которой становилось неловко. Гриффин встречался с одним таким автором вчера. Он забыл уже его имя и сверился с календарем. Дуг Крейгер. Дуг Крейгер, не поздоровавшись, стал представлять будущий фильм, начав с тишины, наступавшей после убойных титров, кончая дробью сотен ганских барабанов в финале. Он пытался продать какую-то глупую приключенческую африканскую историю. Вряд ли на нее нашелся бы покупатель.
Гриффин посмотрел на имена других авторов. Джан обычно давала им по тридцать минут. Ему хватало и пятнадцати. Некоторые пытались представить все нюансы своих идей в двадцати – двадцати пяти словах, как их научил на курсах сценаристов какой-то умник, превративший в науку вчерашний шаблон. Они говорили о «дуге сюжета». Они употребляли термины вроде «парадигма» и «толчок первого акта». Они были предельно точны. «Через минуту двадцать три секунды она узнает…». Что она узнает? Что этот фильм никогда не снимут? Они говорили о «правилах жанра». Они описывали сцену, используя имена исполнителей: «Джефф Бриджес и Мэрил Стрип заперты в банковском депозитарии». Они комбинировали сюжеты разных фильмов: это нечто среднее между «Выхода нет»[5] и «Зазубренным лезвием»,[6] но с сюжетным зигзагом, как в «Искателях».[7]
Некоторые пытались расположить его к себе и болтали о ерунде, прежде чем перейти к делу. Некоторые говорили о политике, некоторые читали лекции об искусстве. Некоторые испытывали страх, у них пересыхало во рту в середине фразы. Он видел, как у них расширялись от ужаса зрачки, когда они понимали, что ему скучно. Некоторые, прежде чем переступить порог его кабинета, болтали с Джан, как с двоюродной сестрой, с которой не виделись много лет. Некоторые вели себя нагло, разваливались на диване с видом хозяина и монотонно излагали свои сюжеты, разглядывая потолок. Чего они добивались? Они делали паузу, перед тем как выдать нечто, что, по их убеждению, должно было заставить Гриффина вскочить, броситься к столу, схватить ручку и чековую книжку и выписать им пропуск в сказочную карьеру. Пропуск в настоящую жизнь, к которой они готовились с рождения, которая была заложена в их генетическом коде. В жизнь, наполненную гармонией, где даже неприятности обретали эпическую форму, где вместо суеты была трагедия, а вместо простой радости был экстаз. Они считали, что Гриффин Милл мог миропомазать их, сделать их богами, мог дать им все, мог подарить Рождество в Аспене с Джеком Николсоном.
Некоторые работали командами, подобно карманникам или сыщикам, заканчивая фразы друг друга, шутливо споря друг с другом, а иногда картинно восхищаясь, когда их товарищ переходил к самой
