спускающемуся к речке Майскому проспекту, мимо папиного конструкторского бюро Высшей Лиги «Пластик», вдоль речки, мимо тренировочного космодрома завода «Факел» и, наконец, переехав мост, остановились вскоре уже за городом (городок наш небольшой типа спецспутник), возле дубовой рощи, у низкого белого дома с надписью: «Особая высшая техническая детская школа № 2».
В пустом вестибюле папа отыскал схему школьного здания и пульт с кнопками. Кнопок было полно, он нажал «кабинет директора», на схеме зажглась маленькая красная стрелка и медленно поползла по схеме от вестибюля по коридорам, прямо к кабинету директора.
Мы с папой проделали тот же путь и остановились перед кабинетом.
— Стой тут и жди меня, — сказал папа, постучался и вошел. Я остался один возле открытого окна. В коридоре было пусто и тихо — шли уроки. Я подошел к двери класса рядом, но в щелку ничего не сумел рассмотреть. Тогда я прижал к ней ухо и услышал, как какая-то писклявая девчонка что-то там такое городит по поводу теоремы эллипсовидного тела — мне стало скучно, и я снова вернулся к открытому окну. Вдруг я сообразил, что если подальше высунуться из окна и если окно директора открыто, вполне можно будет услышать, о чем они там с папой говорят. Я так и сделал, почти дотянулся головой до дубовой ветки возле окна и сразу же понял, что все в порядке — идея была правильной.
Я услышал:
— Конечно, дело мое, может быть, выглядит несколько глуповато. — Это был голос папы. — Я член Высшей Лиги, сам ведущий инженер группы, лет пятнадцать работаю на «Пластике», я в этом разбираюсь и сам считаю, что моя просьба к вам более чем странна. Во-вторых, мне известны порядки вашей школы: обязательные вступительные экзамены летом, плюс собеседование ребенка с группой преподавателей, а сейчас как-никак занятия уже начались. В-третьих — и это самое главное! — мне абсолютно ясно, что подымать такой вопрос даже в середине учебного года было бы просто смешно, но еще смешнее говорить об этом третьего сентября, всего через три дня после начала учебного года. Вполне законно напрашивается вывод: летом родители об этом и думать не думали. Да, это точно, так оно и было, скрывать не буду. Мало того, сама эта мысль вдруг возникла у меня именно сегодня, всего какой-нибудь час назад, и, тем не менее, я рискнул приехать к вам и просить вас о невозможном — как-то проверить моего сына на предмет обучения в вашей школе.
Ай да папа! Куда махнул!!
— Вы верно заметили по поводу экзаменов. — Теперь это был голос директора. — Сейчас их принять уже невозможно. Впрочем, невозможно и собеседование.
— А вы сами, лично, не могли бы побеседовать с сыном?
— Это нетрудно, но мое мнение не является решающим в школе, у нас решение принимает весь коллектив преподавателей, и только в особых случаях…
Это уже он ляпнул зря.
— Вот, вот именно. Я вас очень прошу, побеседуйте с мальчиком. По-моему, извините за нескромность, случай особый.
Наступило долгое молчание, а потом папа снова заговорил. Интересно было его слушать. Особенно потому, что сам-то я вовсе и не собирался учиться в этой школе. Он даже не предупредил меня ни о чем, а мне и так было хорошо, и в нормальной школе.
— Я-то все хорошо понимаю, наверное, к вам не раз заходили сумасшедшие родители, которые пытались вас убедить, что их сын гениален.
— Он что-нибудь конструирует? — спросил директор.
— Да нет… Нет, этим он не занимается.
— Математику прилично знает? Разумеется, в рамках обычной школы?
— Да как вам сказать, — папа замялся. — Вообще-то не думаю. Четверки, пятерки, всякое бывает, но без троек, это уж точно.
— Тогда я вас не понимаю, — сказал директор.
— Видите ли… Как бы это вам сказать… У него полно идей. Именно идей. Самых разных. Он развивает их бесконечно. Честно говоря, я даже устал от этого. Нет, вы не подумайте, что я хочу вам его спихнуть. Просто… Одним словом, его рассуждения сначала казались мне смешными, я в них не особенно-то и вдумывался, потом они начали меня раздражать, ну, а после… после я вдруг — не понял, нет, просто почувствовал — что-то в них, в его идеях, наверное, все-таки есть, плюс ко всему, когда он развивает их, ведь не дурака же он валяет, правда? И я очень прошу вас… Вы бы послушали, что он нафантазировал с кобальтом из формулы Бэкко.
Надоел он, наверное, директору до чертиков, потому что тот сказал вдруг очень бодро:
— Ладно. Давайте его сюда.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
У него были белые здоровенные (как стрелы в обе стороны) усы.
— Двенадцать с небольшим, — сказал я.
— А когда, во сколько лет ты бросил играть в игрушки?
— А я и сейчас играю, — сказал я. — У меня есть шикарный плюшевый медведь.
— Он робот?
— Нет, зачем мне робот? Так мне нравится больше.
— Ты любишь купаться босиком?
— Не-а… Лучше в ластах.
(Только потом я узнал, что среди обыкновенных вопросов он иногда задавал мне вопросы по схеме, специально разработанной для школ этого типа учеными-психологами. К примеру, если бы я на вопрос: «Ты любишь купаться босиком?» ответил: «А разве купаются не босиком?» — это было бы не в мою пользу.)
— Летать тебе приходилось?
— Да, но недалеко, только на промежуточные станции.
— Какие именно?
— Селена-один и Селена-два, — соврал я. Вообще-то я был только на Аяксе и на Днестре-четвертом, но это было слишком близко… Притом врал я не ради выгоды, просто было неудобно.
— Мороженое любишь?
— Еще бы. Только не на палочках.
— А почему?
— Быстро тает.
— Ты думаешь, из-за палочек?
— А как же, — сказал я. — Именно. Палочки-то делают по старинке, из сосны. Я как раз недавно об этом задумался, вспомнил, как мы в третьем классе рассматривали под микроскопом срезы различных пород деревьев. У сосны совершенно особая структура волокон, и технические условия, как мне кажется, возникают особые — тепло так и прет из руки по палочке. И мороженое тает, и сосну зря губят.
— Забавно, — сказал он. — Только не говори «прет» — это некрасиво. Назови мне подряд десять любых животных.
Смешной был старик!
— Лошадь, — сказал я. — Улитка. Гусь. Муравьед. Свинья. Попугай. Рысь. Белка-летяга. Жираф. Лягушка. Подосиновик.
— Причем здесь подосиновик? Это вымерший гриб. А я просил тебя назвать десять животных.
— Вот именно, — сказал я. — Десять животных. А гриб я назвал одиннадцатым.
Приятно было валять дурака — в школу-то для особо одаренных детей номер два я и не метил.
— С тобой не соскучишься, — сказал директор и взмахнул усами. После он написал на листе бумаги длиннющую формулу и показал мне. Я сразу же узнал ее, вспомнил, хотя и позабыл, откуда я ее знаю.
— Ха! Да это же формула Газеличева-Шлакбаума, — засмеялся я. — Симпатичная штуковина. Только, по-моему, здесь «пи» не в квадрате, а в кубе.
— Действительно, — сказал он задумчиво. — Я ошибся. Впрочем, не в этом дело. Я просто хотел узнать, знакома ли тебе эта формула, хотя ее наверняка нет в вашей программе.
— Знакома, — сказал я. — Я иногда почитываю кой-какую дополнительную литературу.
— А формулу кривой графика эффекта Лупешкина знаешь? — спросил он.
