вашими друзьями больше не появятся в вашем небе. Конечно, работа над рукописью не станет нарушением «высшей меры». Он ведь не разгласит опасных знаний, за что наказан. Беда лишь в том, что никак не доставить ее в ваш недоразвитый мир, где сбивают наши дружеские аппараты и сажают в клетку наших посланцев, ибо никто из нас не станет проникать туда…»
— Не нужно никого из ваших людей посылать к нам. Я сама берусь доставить записки Альсино…
— «Очень странная идея для здравомыслящего человека, или я не вникла еще в глубину твоего замысла».
— А это потому, что мне самой не все еще ясно. Важно заставить Альсино вернуться к жизни, деятельности, увидеть цель жизни.
— «В этом ты права».
И все-таки Моэла прочитала затаенную мысль, которую Оля не решалась высказать.
Она улыбнулась и беззвучно произнесла:
— «Иди к Альсино и верни его нам…»
Она провожала взглядом хрупкую фигурку девушки и неожиданным для себя движением смахнула с ресниц набежавшую слезу, никак недостойную Верховного Судьи…
Альсино, выслушав замысел Оли, сел на ложе, оперся на мягкий веер спинки:
— Ты хочешь, чтобы найн доставил тебя в твой мир?
— Он не раз брал меня на руки. А с тобой я летела над рекой к лыжному трамплину. И здесь, после гибели Робика. У меня исчезал вес при обнулении масс. Вызывая это, найн умеет переходить в другое измерение. А если я буду у него на руках, то попаду туда вместе с ним. Разве не так?
— Разумеется, так. Но, значит, ты хочешь покинуть меня?
— Вовсе нет! Я вернусь! Правда-правда! В условленное время, когда заручусь обещанием публикации твоей рукописи, Мохнатик появится на том же месте…
— Как все это пришло тебе в голову?
— Глупый! Ты просто не знаешь женщин!
— Я действительно их не знаю. Но записки мои еще надо дописать… и не только мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не могу рассказать о том, что с тобой произошло и в пещере найнов, и в лесу, через который ты шла за волокушей, и о нападении на тебя спрута, и, наконец, о найне, пришедшем тебе на помощь с вывороченным деревом в руках. Обо всем этом нужно написать не мне, а тебе.
— Мне? Да разве я смогу?
— Ты хочешь, чтобы я взялся за «роман», едва усвоив твои уроки грамоты?
— Но как же я?.. — растерянно бормотала Оля.
— Мы будем писать вместе.
— Вместе? Я согласна, милый Альсино! Это будет замечательно. Правда-правда!
— Узнаю свою Олю из иного мира.
— Которая здесь, с тобой… И мы вместе поможем людям оглянуться на самих себя, предотвратить экологическую катастрофу…
— …во всех параллельных мирах, — добавил Альсино.
У Альсино загорелись глаза. Оля добилась своего.
Альсино деятельно устраивал их рабочие места за полукруглым столом, раздобыв нужные принадлежности для письма. В его мире хоть и не говорили, общаясь телепатически, но мысли, предназначенные многим, предпочитали записывать без помощи мнемонических устройств.
Оля видела, как постепенно жизнь возвращается к Альсино, как он выходит из своего угнетенного состояния, и радовалась…
Альсино почувствовал, что не все еще потеряно для него.
Он сел рядом с Олей за удобный стол, вспоминая ее уроки письма, которые она давала ему во время строительства «летающей тарелки» на подмосковном авиазаводе, и сказал:
— Ты моя несравненная учительница! Но тебе придется не только писать самой, но еще и проверять мои ошибки…
Оля засмеялась.
И началась радостная для обоих работа, цель которой они видели в заботе о людях, прекращении безнравственных войн, приобщении современного Оле общества к высотам культуры неомира.
Кусая кончик электронного пера, оставлявшего след на пленке, заменявшей здесь бумагу, Оля неожиданно спросила:
— А неандертальцы лгут?
— Мы не исследовали их первобытное общество, но найны, с которыми у нас давние отношения, лгать не могут, как у вас, скажем, такие животные, как собаки.
— Вот я и думаю, как же нам, людям, избежать лжи? Не уступать в этом собакам! Правда-правда!
— Пока вы не научитесь читать мысли друг друга, достигнуть этого можно только воспитанием.
— Воспитанием? Ты должен познакомить меня с тем, как у вас воспитывают малышей.
— Это большое искусство. Воспитатели-нейроведы — это скульпторы, которые лепят душу ребенка. Они воздействуют на развивающийся мозг излучением и внушением, готовя его к Школе Человека, где постигают не только науку и технику, но и глубины внутреннего мира человека. После многолетнего пребывания там я вернулся к матери. Стал таким, каким ты меня знаешь, готовым посвятить себя идее, тебе известной. И ты теперь помогаешь мне даже в тяжкие дни потерь и крушения…
— Может быть, не только в дни крушения? — многозначительно поправила Оля.
— И начала нашей совместной работы, в чем неоценима твоя услуга, — согласился Альсино.
— Какая же это услуга! Просто наш первый общий шаг.
И, счастливые, они возвращались к своим рукописям.
Казалось, их общий путь действительно обретен, но не все было гладким на этом пути.
Однажды Оля, откинувшись на ракушку-спинку своего кресла, сказала:
— У меня ничего не получается, Альсино! Правда- правда!.. Ты не зря тогда вспомнил о «романе», который и мне не под силу.
— Почему? Разве тебе трудно вспомнить все так недавно тобою пережитое? Не надо ничего выдумывать. По крайней мере, я так стараюсь… Только то, что было на самом деле!
— Ты прав, Альсино. Все это было, было, и об этом нужно вспомнить. А то, что сейчас происходит, и вспоминать не надо! Но какой я писатель! Убеждаюсь, что мало знать грамоту и даже обучать тебя грамоте и чтению, чтобы ты проглатывал такое множество книг. Но разве я могу написать кистью твой портрет, хоть и вижу тебя перед собой и ловлю каждую твою мысль? Я же не художница! А тут надо постичь сущность таких необыкновенных людей, как неподражаемый дядя Джо, благородный в своей чистоте лорд, скромный и сердечный Иецуке, наконец, наш самоотверженный Юра Кочетков и… даже Лена, которые влюбились с Юрой друг в друга.
— Да, все наши несчастные друзья заслуживают места в памяти и сердцах людей, которые должны узнать о них. А Кочетков, тот долго был непроницаем даже для меня, телепата, и раскрылся только в деле как человек долга, раскрылся, когда вдруг поседел, не в силах прийти тебе на помощь… Преклоняюсь перед ним! А вот Лена оказалась для меня непредсказуемой. Никак не ожидал такого ее выступления в подземном зале. Все это я пытаюсь передать в своих записках. Не знаю, конечно, что получится.
— Вот видишь, даже ты сомневаешься. А каково мне? Как я напишу о моих друзьях, чтобы читатель увидел в них живых людей, и даже знакомых… Это мне не по силам, и, увы, я складываю оружие. Достаточно того, что напишешь ты. Правда-правда!
