Джеральд Даррелл. Путешествие В Эдвенчер

будут приветство­вать — о, ужас! — мои родственники? Или я внезапно превращусь в мел­кое существо — например, в лягушку во французском пруду? Идеальным решением проблемы, разумеется, был бы некий омлет из всех наиболее привлекательных фантазий, связанных с жизнью после смерти: место, где женщины безумно красивы, где вы можете — на короткое время — почув­ствовать себя деревом, уходящим своими корнями в глубь земли, или ощу­тить наслаждение дельфина, перелетающего из подводного мира в мир воз­духа и солнца, или насладиться свистом ветра под своими крыльями, по­добно альбатросу или кондору, увидеть мир с высоты, отдохнуть на воздуш­ных потоках, полностью отдавшись их течению. Ничто, кроме, пожалуй, любви и смерти, не имеет значения, и даже значение смерти в своем роде эфемерно, так как никто еще не прислал нам достоверного отчета».

В ноябре Джеральд и Ли вернулись в Лондон, чтобы принять участие в рекламной кампании «Щенячьих книжек». Тогда Ли и поняла, что с му­жем творится что-то неладное. Его болезнь совершенно не походила на то, что случалось с ним прежде. «Мы с Джерри догадывались, что игра конче­на, — вспоминала Ли. — Он чувствовал себя отвратительно, большую часть дня у него были чудовищные боли в животе. И хотя они на время отпуска­ли, но постоянно возвращались. Поэтому мы решили остаться в Лондоне, чтобы он мог сделать все анализы, необходимые для установления диагно­за». Впоследствии Джеральд с юмором описывал второе эндоскопическое исследование толстого кишечника, которое ему пришлось перенести:

«Уверен, что вы оба с нетерпением ждете описания проявлений моей ипохондрии. Все вокруг уверяли меня, что я страдаю от спазмов кишечни­ка, поэтому я дважды приезжал в Лондон, где врачи запихивали в меня своего рода гигантский телескоп, а потом демонстрировали мне мои внут­ренние органы на телевизионном экране. Я увидел странный, маленький, белый, похожий на кинжал орган, бессильно опущенный вниз. И тогда я подумал: «Вот каков, оказывается, мой пенис». Каким же разочарованием было узнать, что это всего-навсего аппендикс. Все же остальное было впол­не розовым и симпатичным, поэтому врачи уверенно заявили: «Похоже, это действительно спазмы кишечника».

Несколько успокоившись, несмотря на продолжающиеся боли, Дже­ральд вместе с Ли в начале декабря вернулся в Мазе. Здесь он активно при­ступил к работе над автобиографией, стремясь использовать каждый день с наибольшей отдачей. «Начиная с Рождества и весь январь Джерри чувст­ вовал себя ужасно, — вспоминала Ли. — Его терзали сильные боли. Боли были такими сильными, что он кричал. Разумеется, он пил все больше, чтобы заглушить боль. Это были действительно сильные боли, потому что практически каждый день я видела, что он плачет».

Джеральд писал родителям Ли в Мемфис: «Боль стала такой сильной, что я не могу ни работать, ни думать. Это сводит Ли с ума, потому что я — не самый терпеливый пациент. Она позвонила нашему местному врачу, и он сказал: «Посоветуйте мужу решительно бросить курить». Эти слова подорвали мое уважение к нему, потому что решительно бросил курить я еще тридцать лет назад. А потом меня положили в здешнюю больницу и пригласили специалиста по печени».

Джеральд провел в больнице Нима четыре дня. На третий день стар­ший врач-консультант пригласил Ли в свой кабинет. Анализы показывают обширный цирроз печени, сказал он. А также опухоль. «У меня нет сомне­ний, — сказал доктор, — что у вашего мужа рак печени».

«Я решила пока ничего не сообщать Джерри, — вспоминала Ли. — Я сказала ему, что у него цирроз печени, потому что подобное сообщение его не удивило бы — подобный диагноз ему пытались поставить неодно­кратно. Но о наличии опухоли никто еще не говорил».

Из Франции Ли позвонила семейным врачам Дарреллов на Джерси и в Лондон. И доктор Джереми Гайер, и Гай О'Киф посоветовали немедленно вернуться в Лондон, где Джеральд, по крайней мере, смог бы общаться с врачами на родном языке. Гай О'Киф подготовил для него палату в част­ной клинике Кромвеля. Ли с Джеральдом вылетели в Лондон 18 февраля 1994 года. После месяца исследований первоначальный диагноз подтвер­дился.

«Ужасные новости сообщил Джерри врач, — вспоминала Ли. — Он рассказал ему все и попытался вселить в него некоторую надежду. Врач сказал, что подобные заболевания в настоящее время лечатся, а пока ему придется находиться на морфине, чтобы не страдать от боли. Врачи не ста­ли сообщать Джерри, что он вряд ли доживет до Рождества, но в действи­тельности они были в этом убеждены. Один из моих врачей сообщил мне, что муж вряд ли проживет дольше двух-трех месяцев, если ему не переса­дить печень. Трансплантация была единственным выходом. Однако врачи сомневались, что он переживет такую тяжелую операцию. Да, это была единственная наша надежда, но она оставалась очень слабой».

Джеральд был неважным кандидатом на трансплантацию. Во-первых, он уже перешагнул за возрастную границу (65 лет), у него были серьезные проблемы с алкоголем. К тому же, опухоль оказалась очень большой. Един­ственное, что заставляло все же думать о трансплантации, это то, что его шансы на выживание без подобной операции практически равны нулю. Ему оставалось три-четыре месяца, не больше. Но речь шла о человеке, ко­торый всю жизнь работал на благо человечества и который, если повезет, сможет продолжить свою очень важную работу.

Решение было принято. Джеральда отпустили домой на Джерси, где он должен был ждать, пока не появится подходящий орган для пересадки. А тогда ему предстояло немедленно вернуться в Лондон. 18 марта 1994 года, на следующий день после возвращения на Джерси, он отправил родителям Ли удивительное по своей смелости и жизнерадостности письмо:

«Дорогие родители,

простите, что я так долго не писал вам, но, как Ли, вероятно, уже вам со­общила, я провел лето, как и подобает старому ипохондрику. Когда меня мучили боли, я просто не мог писать. Но теперь мне колют морфин, от чего глаза мои блестят, как у молодой венецианки на балу, а про боль я почти забыл. Сначала я чувствовал себя слегка окосевшим, но теперь привык, хотя остаюсь слабым, как котенок.

Сейчас я вернулся на Джерси, чтобы немного привести в порядок свои дела. Мне нужно решить, оставлять ли свою печень Ли или нет, а также несколько других проблем того же рода.

Надеюсь, мои объяснения и извинения вас удовлетворят. Разумеется, мы будем держать вас в курсе относительно безумной скачки Старого Ипо­хондрика прямо в ад».

Было неизвестно, сколько времени пройдет до звонка из больницы, но совершенно очевидно, что ждать этого долго не придется. Теперь Дже­ральда не мучили боли благодаря убийственному коктейлю из морфина и алкоголя. Они с Ли смогли немного побыть вместе. «Мы занялись нашими делами, — вспоминала Ли, — и убедились, что наши завещания в полном порядке. Потом Джерри устроил прощальный ужин для членов Совета и сотрудников зоопарка. К нам пришли Джефф Хамон, председатель Совета Фонда, Робин Рамболл, наш казначей, личный помощник Джерри Джон Хартли и секретарь Фонда Саймон Хикс». «Джерри был очень эмоциона­лен, — вспоминал Робин Рамболл, — что вполне объяснимо в подобных обстоятельствах. Он считал, что прощается с нами. Ему стало очень тяже­ло, и он вышел из комнаты. Джеральд хотел, чтобы мы позаботились о Ли и о нашей организации, которая должна была продолжить его дело».

Саймон Хикс напомнил Джереми Маллинсону о том, чтобы он вошел в курс текущих дел и планов Фонда, чтобы работа не остановилась в случае смерти основателя этой организации. 20 февраля Джеральд прислал по­следнее письмо в Совет Фонда. В «Завещании основателя» он писал:

«Мы должны сосредоточить свои усилия на спасении животных, кото­рым грозит вымирание. Разведение таких животных в неволе — единст­венное средство для их выживания. Мы должны сосредоточить свои усилия на тех животных, которых не разводят в других зоопарках, по­скольку они не представляют интереса для публики.

Нашим основным приоритетом должна стать поддержка подобных про­грамм как в нашей стране, так и за рубежом.

Второй, но не менее важной задачей нашего Фонда должна стать дея­тельность, направленная на возвращение этих животных в среду естест­венного обитания. Мы должны заниматься исследованиями, обучением и пропагандой, охраной мест естественного обитания этих животных и всеми силами стремиться вернуть их на свободу».

Главная стратегическая цель Джеральда Даррелла была гораздо более решительной. Он хотел