грубоватые шуточки на ваш счет, — говорил Крис, — вы чувствовали, что его слова продиктованы приязнью, а не враждебностью… Если Джерри и мог появиться на телеэкране, то снимать его следовало на натуре, где он мог полностью расслабиться, чувствуя себя в привычной обстановке». Вскоре замысел Парсонса осуществился.
В конце 1961 года Джеральд написал Лоуренсу в Лангедок о своей жизни. Новости в целом были благоприятными. Стэнли Донен, режиссер из Голливуда, предложил Джеральду поставить на Бродвее мюзикл по «Моей семье и другим зверям». Если бы постановка имела успех, то Донен собирался экранизировать ее. Предложение было вполне серьезным, и Кертис Браун уже приступил в переговорам. «Каждый член нашей семьи должен подписать документ относительно того, что он не возражает против своего появления на сцене, — писал Джеральд. — Мама в восторге, я даже учу её петь, на случай если у них не окажется подходящей актрисы на ее роль». Хорошие новости этим не исчерпывались. Джеральд продолжает: «В этому году дела в зоопарке шли особенно хорошо. Доходы втрое превысили доходы прошлого года. Этого еще недостаточно, и зима нам предстоит тяжелая, но я надеюсь, что через пару лет все придет в полный порядок. Чтобы тебя обрадовать, сообщаю, что мы нашли льву подружку. Она прибывает завтра. Это подарок моего поклонника из Уганды. Книги тоже могут на что-то пригодиться».
Джеральд достиг вершин славы. Известный писатель, зверолов, популярный телеведущий, основатель собственного зоопарка, он обладал удивительным обаянием. Гарольд Макмиллан пригласил его в резиденцию премьер-министра во время государственного визита президента Перу, а королева пригласила чету Дарреллов на государственный банкет в честь визита президента Камеруна. Познакомиться с Дарреллом хотели и настоящие звезды. «Однажды я получил длинное письмо с Ямайки, подписанное Ноэлем Кауардом, — вспоминал Джеральд. — Потом получил еще одно, из Швейцарии. Я был очень польщен тем, что знаменитый писатель является моим поклонником». Кауард очень любил животных и был убежденным сторонником защиты окружающей среды. Книгами Джеральда он восхищался. Несколько лет они переписывались. Когда Кауард прилетел в Лондон для постановки трех своих пьес, он предложил Джеральду и Джеки встретиться. Джеральд был в восторге, но Джеки убедила его ограничиться телефонным разговором. Кауард был рад звонку и пригласил их на ужин в «Савой» следующим вечером. Когда Джеральд спросил, что нужно надеть, Кауард минуту подумал, а потом сказал: «Как насчет штанов из леопардовой шкуры?»
В отличие от Джеральда Джеки не была поклонницей Кауарда и считала, что будет лучше, если муж пойдет на встречу один. «Не глупи, — сказал ей Джеральд. — Это все равно что поужинать с Оскаром Уайльдом». Эту историю он рассказал за ужином. «Но, дорогой мой, — возразил Кауард, — надеюсь, наша встреча не будет иметь таких последствий — Уайльд никогда не любил бородатых, не так ли?» Впоследствии Джеральд и Джеки гостили у Кауарда в Швейцарии.
Друзья, коллеги, репортеры, самые разнообразные посетители не могли противиться обаянию Джеральда. Его умение убеждать поражало. Своим успехом в жизни он был обязан способности заражать своим энтузиазмом окружающих и убеждать их приложить усилия к воплощению его замысла в реальность. Даррелл обладал не просто обаянием. Когда ему было нужно, он мог пустить в ход мегаобаяние. Частично он был обязан этим своей внешности — удивительно яркие, проницательные голубые глаза над клочковатой бородой, честный, невинный взгляд ребенка, радостная, открытая улыбка. «Он смеялся так, как умеют смеяться только Дарреллы, — писал Дэвид Хыоз. — Своими постоянными шутками он мог довести вас до истерики за две минуты».
Благодаря умению вести разговор на самые разнообразные темы, своей привлекательной внешности, глубокому пониманию обсуждаемых проблем, нетривиальным взглядам на жизнь, доброжелательному отношению к людям истории, выходившие из-под пера Даррелла, так привлекали читателей. «Держа в руке стакан, — вспоминал Хьюз, — он излучал ощущение жизни в ином мире, мире, который для нас был закрытой книгой. Я бы назвал этот мир «мальчишеским». Даррелл приходил к нам, взрослым, только чтобы разделить наши удовольствия — выпивку, беседу, смех, — а потом снова удалялся в свой мир. Он совершенно не умел притворяться. Классовая принадлежность его не волновала, слова «престиж» для него не существовало, социальные различия вызывали у него смех. В любой компании он оставался отстраненным пришельцем из иного мира». Обаяние Даррелла происходило и из его необычной эксцентричности. Для тех, кто привык играть по правилам, он являл собой досадную помеху. Он презирал светские условности, всегда был иным, не таким, как все, — возможно, рискованным, обязательно веселым и всегда непредсказуемым. Только когда речь заходила о животных, уходе за ними и их охране, весельчак Даррелл становился непреклонным. Животные, о которых он писал с такой любовью, никогда не были для него объектом шуток. В отношении тех, кто был ему дорог, Джеральд Даррелл всегда оставался абсолютно серьезен.
«Я устал от людей, — говорил он Дэвиду Хыозу на Джерси в юнце 1961 года. — Они меня утомляют. Удивительно, насколько толпа людей похожа на самых глупых животных. У зверей все наоборот. Стадо буйволов более разумно, чем один буйвол». Невероятно, как ведут себя люди, приходя в зоопарк, жаловался Джеральд французским журналистам. Один дурень кинул в клетку шиншилл упаковку аспирина, и одно животное погибло. Другие бросают в клетки обезьян бритвенные лезвия, губную помаду, даже зажженные сигареты. «Если бы люди обладали интеллектом гориллы», — вздыхал Джеральд.
«Ухаживать за животными очень сложно, — говорил он. — Любой, кто когда-нибудь имел дело со зверями, это подтвердит. Вы должны перейти в иные сферы. Посмотрите, как принюхивается собака. Представьте себе целый незнакомый мир, который ей открывается». В отношении животных Даррелл не был антропоморфистом, кем его считали окружающие. Он не считал животных людьми, только покрытыми шкурой. Он, не задумываясь, мог бы подстрелить животное и съесть его, если бы возникла такая не обходимость.
Джеральд прекрасно понимал эмоции тех, кто считал жестоким содержание животных в зоопарках. Зоопарки привлекли особое внимание общественности в 60-е годы. Молодежь провозгласила своим лозунгом любовь и свободу. Сторонники охраны окружающей среды предвещали близкую биологическую катастрофу. Некоторые даже утверждали, что создать хороший зоопарк невозможно. Джеральд понимал эту точку зрения, и, когда речь шла о действительно плохих зоопарках, разделял ее. «Средний зоопарк — это ужасное заведение, — утверждал он. — Он может считать себя научным учреждением, но на самом деле является всего лишь третьеразрядным цирком, который находится под управлением бизнесмена или бессовестного шоумена». Но при этом Джеральд разделял позицию Флоренс Найтингейл, чьими поступками он всегда восхищался. Хотя она критиковала плохие больницы, это не означало, что она являлась противницей всех больниц вообще. Хотя даже самый хороший зоопарк, например, Джерсийский, вынужден ограничивать свободу животных, в зоопарке звери получают такую же свободу, которая обеспечивает им более высокое качество жизни, чем в среде естественного обитания. Животные в зоопарке свободны от страха (особенно перед хищниками), от голода и болезней, они могут жить и выводить потомство в безопасности, а порой они защищены от исчезновения. Большинство людей было бы счастливо иметь по добные условия существования. В любом случае, животное в природе живет в определенных границах, в собственных, созданных по своей воле, клетках. Мышь никогда не выходит за границы двенадцати квадратных футов. Льву нужна гораздо большая территория, но даже он определяет границы своей естественной клетки. По мнению Даррелла, зоопарк не может быть хорошим, если животные, обитающие в нем, не размножаются. Если животные дают потомство, значит, зоопарку не нужно отлавливать новых зверей в природе, он может даже возвращать животных в среду естественного обитания. Если же это невозможно, хороший зоопарк, по крайней мере, может предоставить убежище тем видам, которые находятся под угрозой уничтожения.
«Я так же интересуюсь политикой, как лесник горностаями, — однажды сказал Джеральд. — Единственное, в чем я твердо убежден, так это в том, что человечество должно прекратить размножаться. Заявления Кеннеди и Макмиллана не важны. Наши проблемы носят биологический характер. Нам угрожает перенаселение». В 1961 году, еще до публикации знаменитой книги Ракель Карсон «Безмолвная весна» (1962) и организации фонда «Друзей Земли» (1971), Джеральд Даррелл сформулировал точку зрения, намного опередившую время.
Определив свою жизненную роль, Джеральд Даррелл совершенно забыл о себе и полностью посвятил свою жизнь высокой цели. «Я шарлатан, — говорил он Дэвиду Хьюзу. — Я ленив и глуп, тщеславен и жаден. Я эгоист. Но когда речь заходит обо мне, я обладаю удивительно широким взглядом на
